Первыми из зала вышли Аглая Тихомирова с дочерью Зиной — которая на ходу то и дело оборачивалась, глядя то на Иванушку, то на свою бабку. Иван попытался улыбнуться девушке, то на его улыбку не ответила: глядела сумрачно. А вот Агриппина Федотова ни дочь, ни внучку словно бы и не замечала больше: её внимание приковал к себе спящий Валерьян Эзопов. Пожилая ведунья с таким выражением всматривалась в его лицо, будто выискивала в нем что-то.
Тем временем Петр Филиппович Эзопов подошёл к Татьяне Алтыновой и прошептал ей что-то на ухо. После чего Татьяна Дмитриевна взяла его под руку, быстро повернулась к Ивану, бросив ему: "Увидимся в нашем доме на Губернской!", и они вдвоём с Петром Эзоповым вышли за порог. Впрочем, Иван особого значения их уходу не придал: он следил за дверьми зала с одной целью — определить, кто будет входить в них. И уж он-то поджидал вовсе не санитаров из дома для умалишенных.
Тут и бывший учитель Ивана, господин Сусликов, решил отправиться восвояси. Ни на кого не глядя, он поднялся из-за стола и постарался прошмыгнут к выходу, как мог, незаметно. Ни с Иваном, ни с исправником, ни с кем-либо другим попрощаться он не пожелал.
— Поеду, пожалуй, и я домой, дружочек, — со вздохом обратилась к Ивану Софья Кузьминична. — Что-то плечо у меня разнылось... Надо бы прилечь, отдохнуть после всех нынешних треволнений. Лукьян Андреевич меня отвезет.
— Да, matante, поезжайте! — кивнул ей Иван. — Я прослежу, чтобы о Валерьяне позаботились, а потом и сам отправлюсь домой.
И его тетенька ушла — точнее, уехала на кресле, которое выкатил из зала старший приказчик Сивцов.
"Все они уходят, — подумал Иван, — и никто даже не спросит, что осталось с моим отцом. И ведь я изобличил дедовых убийц, как обещал! Неужто старик забыл о собственных словах? Он ведь сказал: я увижу своего батюшку снова, когда исполню все свои обещания!"
Тут за входными дверьми громко затопали, и купеческий сын даже вскочил своего места, чтобы поскорее увидеть: кто сейчас войдёт? Вот только — это был не Митрофан Алтынов, а двое дюжих молодых мужиков в белых балахонах: санитары из сумасшедших палат. С наработанной ловкостью эта парочка подхватила бесчувственного Валерьяна с полу, уложила на носилки и понесла к выходу.
И вот там, уже возле самых дверей, кое-что произошло.
Когда санитары дотащили носилки уже до самого порога, Валерьян вдруг распахнул глаза. И мгновенно вцепился взглядом в лицо Ивана Алтынова.
— Когда ты исполнишь все свои обещания, тогда и я исполню свои, — сказал он.
Агриппина Федотова при этом громко ахнула, да и сам Иван едва сдержал крик. Ибо прозвучавший голос он узнал: именно таким голосом говорил с ним человек, называвший его Ваняткой на белой лошадке.
Странное дело: санитары этой фразы словно бы и не услышали. Не замедляя шага, они вышли из зала, и двери за ними закрылись. Да и Валерьян больше ничего не произнес: веки его снова сомкнулись, и он продолжил спать, будто и не просыпался вовсе. И, если бы ни возглас Агриппины, Иван Алтынов решил бы, пожалуй, что ему просто померещилось, будто его дед заговорил с ним чужими устами.
Глава 32. Обещания исполнены
1
Ивану Алтынову казалось: в голове у него с рокочущим грохотом перекатывается не менее дюжины чугунных гирь — какие в алтыновских лавках использовали для взвешивания товаров, приобретаемых по многу фунтов за раз.Сахара, к примеру, или муки. Потому-то Иван и пошёл к себе домой, на Губернскую улицу, пешком. Не воспользовался экипажем, который поджидал его возле крыльца доходного дома. По пути купеческому сыну многое следовало обдумать. А на свежем воздухе перекатывание гирь в его голове делалось не таким оглушительно громким.
Опустевший зал для торжественных приемов в алтыновском доходном доме заперли уже около часу назад. Но Иван отправился восвояси не сразу: ему нужно было подписать ресторанные счёта, а после того — ещё раз побеседовать с исправником Огурцовым, который упорно пытался выпытать у Ивана, что всё-таки ему известно о нынешнем местопребывании Митрофана Кузьмича Алтынова? И от вопросов этих чугунные цилиндры в голове у Иванушки начинали перекатываться с размеренной непреклонностью, как паровозные колёса. Так что Иван был весьма благодарен отцовскому нотариусу, господину Мальцева, который покинул зал для приёмов самым последним — только после того, как оттуда вышел и сам Иван, и Огурцов со своими городовыми.
— Вы, Денис Иванович, — сказал исправнику Мальцев, — не имеете никаких юридических оснований проводить дознание по делу Митрофана Кузьмича Алтынова. И сами об этом знаете. Corpus delicti[1] отсутствует.
После чего исправнику только и оставалось, что удалиться ни с чем.
А теперь время уже далеко перевалило за полдень, и шёл Иван медленно: жара и усталость будто придавливали его к земле.
Он понимал: если бы Денис Иванович Огурцов мог обвинить его в убийстве отца, то сделал бы это с большим удовольствием и даже со злорадством. В отместку за то, что именно он, Иван, а не сам исправник, раскрыл дело Кузьмы Алтынова. Но — предъявить обвинения в убийстве купца первой гильдии Митрофана Алтынова невозможно было не только Ивану. Их по закону вообще никому нельзя было предъявить. Равно как и никого нельзя было обвинить в убийстве Мавры Топорковой. Ведь напрасно городовые все утро напролет обследовали колодец в алтыновском склепе — ничего, кроме застоявшейся воды, в колодце этом не обнаружилось.
Так что, если бы даже Валерьян не загремел в дом для умалишённых и был взят под арест, его уже сегодня пришлось бы отпустить на свободу. Как говорится, нет тела — нет дела. А показания учителя Сусликова о том, что он видел, находясь на Духовском погосте — в состоянии сильнейшего опьянения, — ни один суд к сведению не принял бы. Особенно если бы он поведал обо всем, чему стал свидетелем. Кому-то спьяну черти зелёные мерещатся, а вот Василию Галактионовичу примерещились ходячие мертвецы. И что же, ему теперь следует верить? Уж конечно, Иван Алтынов подтверждать его слова не собирался. И рассчитывал, что Зина Тихомирова тоже не станет этого делать.
При мысли о Зине у Ивана болезненно сдавило грудь. Он понятия не имел, как скажется возвращение и последовавшее затем разоблачение Агриппины Федотовой на всем семействе священника. И тот взгляд, каким Зина одарила, уходя, своего Ванечку, ничего хорошего ему не сулил.
И всё же куда больше, чем все эти соображения, Ивана Алтынова занимала другая мысль: о словах, с какими обратился к нему дед через Валерьяна. Только одно обещание, которое он ещё не исполнил, приходило Ивану на ум: он пообещал раздать своих голубей, если ему удастся выбраться живым с Духовского погоста. Но, чтобы их раздать, он должен был вначале оповестить и собрать у себя других живогорских голубятников, хотя бы даже — мальчишек с Губернской улицы. А раньше завтрашнего утра они вряд ли собрались бы, поскольку сейчас наверняка сами гоняли своих птиц. И купеческий сын решил: сегодня он велит приказчику в кондитерской лавке, что располагалась на углу Губернской улицы и Пряничного переулка, вывесить соответствующее объявление. Да ещё и на словах оповещать покупателей о том, что завтра поутру Иван Митрофанович Алтынов намерен раздарить желающим своих породистых птиц. А утром наверняка от таких желающих не будет отбою.
С этими мыслями Иван подошёл к своему дому, свернул во двор и с чёрного хода, через кухню, вошёл внутрь.
2
Первым, кого Иван увидел, был его котофей. Эрик Рыжий устроился на кухонном полу: свернулся калачиком, спиной привалившись к беленой печи, которая топилась даже летом.
— Кис-кис! — позвал Иван и несколько раз провёл ногтями по своей штанине, отчего возник скребущий звук, отлично знакомый пушистому зверю; тот всегда при этом звуке устремлялся к Ивану: знал, что хозяин обычно так подзывает его, чтобы угостить чем-нибудь вкусненьким.
