Вопрос с полицией решался долго и трудно. К счастью, мне удалось избежать дальнейшего общения с Райсом и его парнями, и за это я был крайне благодарен Кристиану, который все взял на себя. Что уж он наплел копам, я не знаю, но от меня они отвязались, а принялись трясти его. На допросы его вызывали каждую неделю, а то и по несколько раз в неделю. Райс все хотел установить связь между ним и загадочным Лючио, который, как он решил, являлся главным организатором убийства и похищения. Наверное, Кристиану нелегко было выпутаться. Спасли его собственная твердость духа, да еще то обстоятельство, что Лючио никак не давал о себе знать. И вообще не происходило больше ничего криминального или хотя бы просто необычного. В конце концов, от Кристиана отстали, но за тот месяц, когда его регулярно трепали в полицейском участке, ему здорово досталось. Он похудел и сильно постарел, как будто разом накинул лет десять. Не знаю, было дело в постоянно нервотрепке, или просто отказал какой-то очередной механизм в организме носферату, сдерживающий старение, но я не мог смотреть на него без боли. Глядя в его постаревшее лицо и на седину в темных волосах, я неизменно вспоминал молодое, без всяких морщин и складок, улыбающееся лицо Лючио, его блестящие черные глаза и шелковистые, без следа седины, волосы.
Что до меня, то я снова вернулся в школу. Правда, поначалу мне было как-то сложно воспринимать адекватно своих одноклассников и учителей, а особенно — то, что рассказывали на уроках, — после всего пережитого, но постепенно я привык. Со временем и убийство отца, и Лючио (которого я больше не видел), и старый загородный особняк, и кровавые ритуалы, все стало казаться кошмарным сном. Но после школы я возвращался к Кристиану, а не в отцовский дом; порез на запястье хоть и зажил, но оставил после себя тонкую белую полоску шрама, которая напоминала мне о реальности произошедшего; и никогда, никогда больше я не слышал отцовского голоса, не видел его лица, кроме как на фотографиях. Но на них я старался не смотреть. Привык никогда не видеть матери, говорил я себе, привыкнешь не видеть и отца. Что же теперь поделать. Но я знал, что никогда не смирюсь с его смертью.
И о Лорене я теперь думал часто. Гораздо чаще, чем хотелось бы. Я запрещал себе думать о ней, в особенности запрещал вспоминать наш последний разговор. Ни к чему. Все равно, даже если Лючио вдруг передумает и отпустит ее, между нами никогда не установятся близкие отношения матери и ребенка. Слишком мы чужие, и одна ночь ничего не значит. Но против воли я вспоминал, как тепло и уютно мне было в объятьях Лорены…
* * *
Закончился ноябрь. Друг за другом миновали мой день рождения, рождество и новый год. Весь город сиял разноцветными огнями и гремел музыкой. Наш дом стоял темен и тих, никакие праздники в нем никто не отмечал. Не было у нас настроения веселиться. Мы, правда, обменялись небольшими подарками на рождество, но и только. Зимние каникулы мы проводили втроем: Агни, Хозе и я. Мы даже не пытались вести себя как обычно. Большую часть времени сидели дома, тихо листая книги или альбомы. Иногда Хозе начинал болтовней развлекать Агни; в их разговорах я почти никогда не участвовал. Говорить ни о чем не хотелось. Хотелось молчать. Тем более, я чувствовал, что становлюсь для них третьим лишним.
Кристиан, по-видимому, испытывал сходные с моими чувства (не в том, конечно, что касалось Агни и Хозе). Видели мы его редко. Он очень много работал, и, кажется, сознательно наваливал на себя все больше и больше работы. С нами, в те редкие часы, которые мы проводили вместе, он был очень ласков. Не делал исключения даже для Хозе. Между Агни и мною он вовсе не делал никаких различий, как если бы мы оба были его родными детьми.
Жизнь текла спокойно, без потрясений, и я уже начал было верить, что больше ничего никогда не случится, как однажды рано утром, — часов, наверное, в пять, — зазвенел телефон, выдернув нас всех из постелей. Первым успел Кристиан. Когда мы с Агни прискакали в гостиную, он стоял рядом со стойкой, поднеся трубку к уху, и слушал с лицом бледным и сосредоточенным. Увидев нас, он сделал знак молчать и не мешать. Сердце мое сильно колотилось, предчувствуя новые неприятности.
Молчание Кристиана длилось нестерпимые две минуты, потом он сказал: «Хорошо», положил трубку и повернулся к нам.
— Что? — в голос спросили мы с Агни.
— Звонила Лорена, — сказал Кристиан, обращаясь исключительно ко мне. — Сказала очень странную вещь. Она утверждает, будто бы Лючио… умер.
Я вскрикнул, а Агни спросила с недоумением:
— Кто такие Лорена и Лючио?..
— Потом объясню, — обещал Кристиан и снова повернулся ко мне. — Она перепугана, просит приехать. Я сейчас еду к ним.
— Я тоже!
— Уверен?
— Я еду, — повторил я решительно.
— Хорошо. Агни, ложись спать. Мы скоро вернемся.
— Куда это вы собрались? — требовательно спросила Агни, но Кристиан сказал торопливо: "Потом, потом", — и почти выбежал из гостиной. Я тоже отправился в спальню, чтобы одеться. Агни потащилась за мной, буквально дыша мне в затылок.
— Что происходит? — нудила она капризным голосом. — Кто звонил? Кто умер? С чего это вы с папой так позеленели?
— Кажется, умер один наш знакомый, — пояснил я, поняв, что молчанием от нее не отделаться.
— Я его знаю?
— Нет, — заявил я решительно.
На этом Агни, наконец, успокоилась.
Поспешно одевшись, я вернулся в гостиную. Кристиан, в черном зимнем пальто нараспашку, уже ждал меня, сидя в кресле в нарочито расслабленной позе. Несобранные черные с сединой волосы свободно спадали на склоненное лицо и плечи. Руки его неподвижно лежали на подлокотниках. На маленьком кофейном столике перед ним валялись ключи от автомобиля, и, казалось, он всецело поглощен их изучением. Когда я вошел, он поднял голову и спросил только:
— Готов?
На улицах было еще темно, светать даже не начинало. Мелкие снежинки весело кружились в ярком свете фар «Шевроле». Мы ехали быстро и молчали. Кажется, Кристиан нервничал. Во всяком случае, движения его рук показались мне несколько дерганными. Я тоже отнюдь не был спокоен, хотя давно предполагал подобный исход. Но очень уж диким казалось сочетание слов "Лючио умер". Разве существо, столь прекрасное, может умереть? Разве красота не бессмертна?..
В молчании мы доехали до особняка. Я ждал, что навстречу нам выйдут охранники, но нас никто не встречал. Поляна перед домом была пуста, если не считать чьей-то маленькой черной фигурки, скорчившейся на ступеньках крыльца. Она сидела под самым фонарем, но свет, казалось, был бессилен вырвать у тьмы ее черты. Ее лицо было чернотой. Лишь подойдя ближе, я узнал в этом существе Лорену. Она не поднялась к нам навстречу, продолжала сидеть, поджав к груди колени, обхватив себя за плечи и тихонько покачиваясь взад и вперед. Кристиан присел рядом, укрыв ее полой своего пальто, как черным крылом, взял ее за подбородок и повернул лицом к себе. На лицо упал свет, и я увидел, что оно залито слезами. Огромными, широко распахнутыми, неподвижными глазами Лорена смотрела на Кристиана и мелко дрожала. Сначала я не поверил себе: она оплакивала Лючио!.. Потом я вспомнил Агни и все понял. Связь между Лореной и Лючио длилась годами, крепла со временем, и теперь Лорене должно было быть просто невыносимо больно. Кристиан обнял ее и принялся укачивать, как ребенка, а она приникла к нему доверчиво и вдруг бурно разрыдалась. Тогда я тоже подошел, сел с другой стороны и взял ее за руку. Рука показалась мне ужасно маленькой и ужасно холодной, но я ощутил ее слабое благодарное пожатие. Так мы сидели, кажется, минут пятнадцать или двадцать, пока Лорена не начала успокаиваться. Тогда Кристиан осторожно поднялся и помог встать Лорене, которую заметно пошатывало. Я поддерживал ее с другой стороны. Втроем мы вошли в дом и поднялись по лестнице в незнакомую мне комнату.
