— Ничего, — согласился я, пытаясь сделать вид, будто не считаю это самым приятным, что может быть для усталого, избитого тела. – Ты ведь знаешь все, что я знаю, а?
— Я существую в твоем сознании, — ответила она. – Я вижу то, то видишь ты. Ощущаю то, что ты. Узнаю то, что ты – и еще больше.
— Что это должно означать? – спросил я.
— Что я могу сделать много хорошего, — улыбнулась она. – Я обладаю знаниями и памятью жизни длиной две тысячи лет и бесконечных тысяч других жизней. Я знаю много такого, что может оказаться тебе полезным. Я могу наставлять тебя. Обучить тебя тайнам твоего ремесла, не известным ни одному смертному. Делиться с тобой памятью и образами того, что ты и представить себе не можешь.
— Но конечно же, все это знание, и власть, и полезные советы обойдутся мне всего в три несложных инсталляции девятьсот девяносто пятой версии плюс доставка и наладка?
Падший ангел вопросительно изогнула золотую бровь.
— Или к этому еще прилагается подарочный набор ножей, достаточно крепких, чтобы перерезать гвоздь, но способных резать помидоры вот так.
Она посмотрела на меня без тени улыбки.
— Ты даже вполовину не так забавен, как им себя считаешь.
— Ну, надо же было ответить как-то на твое предложение растлить и поработить меня. Плоские шутки показались мне самыми подходящими – ведь ты, наверняка, шутишь.
Ласкиэль задумчиво надула губы. Это навело меня на всякие мысли – например, о том, какой мягкий у нее рот.
— Ты думаешь, я хочу именно этого? Раба?
— У меня была хорошая возможность посмотреть, как вы, ребята, работаете, — заметил я.
— Ты имеешь в виду последнее воплощение Урсиэля, да?
— Да. Он совершенно сошел с ума. Изломанный безумец. Я не горю желанием становиться таким же.
Ласкиэль закатила глаза.
— Ох, прошу тебя. Урсиэль – безмозглый громила. Ему безразлично, что случится с держателем его монеты, ему важно только чтобы у него была возможность напиться крови – и чем чаще, тем лучше. Я веду себя совсем по-другому.
— Ни капельки в этом не сомневаюсь.
Она пожала плечами.
— Твои насмешки не отменяют очевидной истины. Некоторые из моего племени предпочитают доминировать во взаимоотношениях со смертными. Те же, кто мудрее, считают, что взаимовыгодное партнерство практичнее и приятнее для обеих сторон. Ты ведь видел, как сосуществуют Никодимус с Андуриилом, не так ли?
— Не обижайся, но как только мне покажется, что я превращаюсь во что-то, хоть отдаленно напоминающее Никодимуса, я сам себя ломом проткну. Типа, в одно ухо входит, из другого выходит.
На лице ее обозначилось неприкрытое удивление.
— Почему?
— Потому, что он чудовище.
Ласкиэль покачала головой.
— С твоей точки зрения, возможно, и так. Но тебе очень мало известно о нем и его целях.
— Черта с два неизвестно. Например, его целью было убить меня, двух моих друзей и Бог знает, сколько невинных людей этой своей чумой. И он убил другого моего друга.
— К чему это ты? – спросила Ласкиэль. Нет, она и впрямь искренне не понимала.
— К тому, что он пересек черту дозволенного. И я никогда не буду играть в его команде. Он не заслуживает ни понимания, ни сострадания. С моей стороны уж наверняка. И рано или поздно его ждет расплата.
— Ты желаешь уничтожить его?
— В идеальном мире он исчез бы лица земли, и я никогда больше не услышал бы о нем, — кивнул я. – Но я сделаю все, что в моих силах
Несколько секунд она задумчиво молчала, потом медленно кивнула.
— Очень хорошо, — сказала она. – Я уйду. Только позволь мне подбросить тебе одну мысль?
— Если ты после этого уйдешь.
Она улыбнулась, вставая.
— Я понимаю твое нежелание допустить кого-то другого к контролю над твоей жизнью. Это омерзительное ощущение – понимать, что кто-то диктует каждый твой шаг, навязывает тебе неприемлемый для тебя код поведения, отказывает тебе в праве выбора, в праве следовать устремлениям твоего сердца.
— Еще какое омерзительное, — согласился я.
Падший ангел улыбнулся.
— Тогда поверь мне, я абсолютно точно знаю то, что ты чувствуешь. Все Падшие знают.
В животе у меня похолодело, несмотря на горячую ванну. Я неуютно поерзал в воде.
— В этом мы с тобой схожи, чародей, — сказала Ласкиэль. – Ты можешь мне не верить, но хотя бы на мгновение представь себе, то я делаю свое предложение искренне. Я многим могу помочь тебе – и ты сможешь и дальше жить своею жизнью, в соответствии со своими ценностями. Я могу удесятерить твои силы во имя добра, которое ты творишь.
— Власть у меня будет слишком большая и ужасная. А благодаря мне Кольцо обретет еще большее могущество и станет еще опаснее, — хмыкнул я.
— Как Гэндальф говорил Фродо, — с улыбкой кивнула Ласкиэль. – Но я не уверена, что сравнение верно. Тебе не обязательно брать монету, если что-то в ней тебя смущает. Помощь, которую я могу предложить тебе в моей нынешней форме, так сказать, теневой, имеет ограничения по сравнению с той, что была бы, если бы ты принял монету, но и она весьма и весьма существенна.
— Кольцо, монета – какая разница? Так или иначе, физический объект всего лишь символ – символ власти.
— Я всего лишь предлагаю тебе преимущества моего знания и опыта, — возразила она.
— Ну да, — кивнул я. – Силу. Силы у меня и так больше, чем стоило бы.
— Именно поэтому из всех смертных ты обращаешься с ней наиболее ответственно.
— Возможно, да, — сказал я. – Возможно, нет. Я знаю, как это делается, Ласкиэль. Первая доза бесплатна. Цена повышается потом. С каждой новой дозой.
Она смотрела на меня своими небесно-голубыми глазами.
— Допустим, я положусь на твою помощь раз – много ли времени пройдет, пока я не решу, что мне нужно еще немного? И много ли времени пройдет прежде, чем я не начну долбить пол у меня в лаборатории, когда решу, что для того, чтобы выжить, мне просто небходима твоя монета?
— И что? – негромко спросила она. – Если тебе действительно нужно будет выжить?
Я выпрямил спину и вздохнул. Потом закрыл глаза, напрягая волю, и немного поменял сон, в котором мы находились – так, чтобы горячая ванна исчезла, а я стоял, одетый, лицом к ней на каменном полу пещеры.
— Если дело дойдет до такого, надеюсь, я умру не без стиля. Потому что я не собираюсь заключать контракта с Преисподней. Даже вербоваться в адский Иностранный Легион.
— Очаровательно, — сказала Ласкиэль и улыбнулась мне.
Видит Бог, она была прекрасна. И не только физической красотой или чувственностью. Она буквально светилась пульсирующей, горячей жизнью, энергией, которой хватило бы, чтобы зажечь звезду. Улыбка ее вызывала те же эмоции, что и восход солнца или касание первого весеннего ветерка. От нее хотелось засмеяться, и побежать, и прыгать вокруг нее, как в солнечные дни детства, которого я почти не помню.
