– Рикошет,– произнес у него за спиной Фрупов.– От двери. Везучий парень.
Ласковин открыл глаза и сразу сел. Огляделся по сторонам, а уж потом – на собственную грудь.
– Думать надо,– укорил Фрупов.– А если бы в голову попало?
– Ушел? – сиплым голосом спросил Ласковин.
– Ушел,– кивнул Фрупов.
– Игоев где?
– Цел,– успокоил Стежень.– Пошел Дмитрия из подвала вызволять.
Ласковин поднялся, с кряхтением стащил куртку, броник, потер грудь.
– Давай посмотрю,– предложил Стежень.
– Не заморачивайтесь. Что это за женщина? Ваша?
– Нет.
Стежень наклонился, приподнял накрашенное веко. Знакомая картина. Только без измененной пигментации.
– Предыдущий носитель,– сказал он.– Я ею займусь.
– Может – позже? – предложил Ласковин.– Пока он далеко не ушел…
– Позже она умрет,– отрезал Стежень.– А приятель наш уже километров на десять учесал. Вы лучше подумайте, что с этим делать,– он кивнул на трупы.
– Это как раз не проблема,– заметил Фрупов.– Лес рядом, шанцевый инструмент найдется. Глеб, есть у тебя что-нибудь типа мешка для мусора?
– Стоп! – перебил Ласковин.– Это, Вова, как я понимаю, люди, а не отморозки. Не по-христиански зарывать их, как… кошек.
Фрупов посмотрел с удивлением:
– Что предлагаешь?
– Молитву прочти! – потребовали из-за двери.– Молитву Креста!
– Молитву? – Кирилл чувствовал, что Грошний – на грани срыва. Но требование в общем-то здравое. Почему бы твари не заговорить голосом Кирилла Игоева? С другой стороны, очень может быть, что Морри так же может и молитву прочесть без вреда для себя? Но приводить этот довод запершемуся в подвале Грошнему Кирилл не стал.
– Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.
– А ты крестился? – придирчиво спросили из-за двери.
– Крестился, крестился,– заверил Игоев.– Открывай или сиди до завтрака. Я ухожу.
Внутри лязгнул засов.
– Что ты предлагаешь? – спросил Фрупов.– В Лавру их отвезти на отпевание? Или сразу в прокуратуру?
– Я предлагаю,– в дверях появился Игоев. С ним – Грошний.– Я знаю, от кого они работают,– произнес Кирилл.– Позвоню. Пусть сами и решают, как своих людей хоронить.
– А на нас они не обидятся? – спросил Фрупов.
Ласковин хмыкнул. Игоев покачал головой:
– Вот если мы их тихонько в землю зароем, тогда могут и обидеться. А так – вряд ли.
– Кир,– попросил Стежень.– Отнеси женщину наверх. Я ей противошоковый вколол, стимуляторы, часок продержится.
– А ты куда?
– За нашими женщинами. Димон, полиэтилен в подсобке. Приберитесь тут, ладно?
Грошний тупо поглядел на него, кивнул не сразу.
– Успокойся, брат.– Стежень хлопнул его по плечу.– Уже все. Проехали.
Игоев бережно поднял женщину на руки и унес наверх.
Остальные занялись трупами.
– Вот дрянь,– проворчал Ласковин.– Как же его зацепить?
– Я думаю, это вопрос к нашим друзьям,– заметил Фрупов, ловко обматывая веревкой завернутое в черную пленку тело.– Мистика – это не по моей части.
– Зато по моей,– мрачно сказал Ласковин.– Ладно, взяли.
Когда Стежень привел женщин, в коридоре уже не было ни трупов, ни следов крови. Никаких следов, кроме глубоких вмятин на металлической двери лаборатории.
– Душка бы с ним управилась.– Елена ласково погладила хрустальный череп.– Она таких дюжинами на завтрак кушала… в прошлой жизни.
– Ага,– поддакнул Стежень, напряг память и процитировал:
– «Индейцы довели их до маленькой площадки, на которой стояли их проклятые идолы, надели на них головные уборы с перьями и заставили танцевать перед Уицилопочтли с предметами, похожими на перья, в руках. После того как они протанцевали, их уложили на довольно узкие камни, предназначенные для жертвоприношений, каменными ножами разрезали им грудь и вытащили бьющиеся сердца, предлагая их стоявшим поблизости идолам. Тела же скинули вниз по ступеням, где их поджидали индейские мясники, которые отсекали им руки и ноги, а с лица сдирали кожу и выделывали ее вместе с бородами, и хранили, чтобы использовать потом на празднествах, то есть на безумных оргиях, а мясо они поедали вместе с перцем».
Это писал конкистадор по имени Берналь Диас дель Кастильо,– продолжал Стежень.– Один из тех нехороших испанских завоевателей, которые погубили империю ацтеков. А писал о своих соратниках, таких же испанских завоевателях, но, увы, угодивших к этим самым несчастным ацтекам в плен. Я много такой литературы перечитал. И хочу тебе сказать, что невезучие испанцы, которыми позавтракали ацтеки,– всего лишь капля в озере пролитой «хорошими» индейцами крови. Слава Богу, что европейцы завоевали Америку, а не наоборот.
– Я сочувствую твоему Диасу,– сказала Елена.– Но таков ритуал. Сила, знаешь ли, никогда не дается даром. И наши славянские предки тоже кровушкой не брезговали. И не вижу ничего плохого, если мясо убитых доставалось людям, а не червям. А что касается ритуала, то и сами ацтеки терпели не меньше. Представь, кому труднее: тому, кого быстро умертвили на алтаре, или тому, кто, натянув содранную с убитого кожу, должен проходить в ней двадцать дней, пока она окончательно не сгниет?
– Выходит, я не сообщил тебе ничего нового,– мрачно заметил Стежень.
– Ну конечно. Омерзительно, когда убивают просто так. Но если смерть приносит пользу, почему бы и нет? – Женщина очаровательно улыбнулась.
– Ни одна смерть не бывает «просто так»! – сердито заявил Стежень и тут же понял: она его дразнит.
– Ладно,– сказал он.– Со смертью я немного знаком. Сейчас речь не об этом.
– Если под «знакомством» ты подразумеваешь ту, кого вытащил с той стороны, то должна тебя предупредить: никто не может быть уверенным, что полученное за кромкой, как выражались наши предки,– это именно то, за чем он отправился.
– Не надо меня пугать! – буркнул Стежень.
Он был недоволен. В последнее время, общаясь с Аленой, он чувствовал себя не в своей тарелке. Большим, медлительным и неуклюжим.
– Разве я тебя пугаю? – удивилась женщина.– Глебушка, скажи: я тебе хоть раз сделала больно?
