У Киры заломило виски. Да, все правильно, все верно… и все же она была убеждена, что мальчика принесли или привезли в этот заброшенный бокс. Экспертиза не подтверждала этот факт однозначно. Да, на одежде, обуви, некоторых участках тела было обнаружено множество следов почвенного, растительного происхождения, пищевых пятен, волокон – синтетических и органических, – но, учитывая, как мальчик жил, делать на основании этих результатов какие-то выводы было опрометчиво. В то же время грязь на подошвах содержала вкрапления, совпадающие по составу с цементно-почвенной смесью аллеи, тянувшейся вдоль недостроенных гаражей. А это значит…
– Он пришел туда сам, – подытожил Шмелев.
– Митя, время смерти установлено: между двумя и четырьмя часами ночи, – настаивала Кира, понимая слабость этого довода. – Ты бы стал ночевать в пустом боксе, на бетонном полу, даже не попытавшись развести костер? Один…
– Вряд ли парнишка соблюдал режим, – заметил Шмелев. – У него могла быть сотня причин оказаться рядом с этими развалинами ночью, без компании. Тут его и прихватило. Он забрался в гараж, под крышу, чисто инстинктивно, как зверек, который ищет укромное место, когда становится плохо…
Нет, не соглашалась Кира, он же не зверь. Ему приходилось зарабатывать, попрошайничать, воровать, наверное. Он с кем-то общался, у кого-то доставал дурь, с кем-то дружил. Он должен был иметь более-менее постоянное место для ночлега: уютное на свой лад, обустроенное, создающее иллюзию безопасности…
Где он и умер.
Кира была уверена в этом. И те, кто был рядом – спал, ел, пил, – перенесли его на нейтральную территорию потому, что спать, есть и пить там, где умер твой друг, знакомый, что приносил в общий котел еду и клей, одежду и наркоту, улыбку и злость, деньги и пустой желудок, к которому ты прижимался во время холодных ночей, укрываясь тощим одеялком, – трудно и тяжело. Почти невозможно, словно он до сих пор лежит рядом, только вместо тепла распространяет вокруг липкий, высасывающий холод могилы. Кто такое выдержит?.. Вот место, которое ты считал своим домом, осквернено смертью: не от передоза, не от пьяного угара, не от ран, болезни, которую ты мог бы заметить, различить. Смертью, от которой лицо завязывает в узел. Двенадцатилетние мальчики не умирают так. Они вообще не умирают…
Они перетащили его, сказала Кира себе и кивнула темноте, пропахшей старой мебелью, обоями и бумажной пылью. Импульсивно, больше от страха, но не бросили тело в укромном уголке, где труп мог пролежать еще долго, пока крысы не объели бы лицо, ступни и кисти, не выгрызли бы внутренности. Они перенесли его поближе к людям: хоть похоронят по-человечески. Кто-то из них и сделал эту надпись: «шу-шу».
– Блядь! – Шмелев сдержанностью не отличался. – Кира, что ты докопалась до этой надписи?! Она тебе о чем-нибудь говорит?!
– Нет, – отвечала Кира. Она не лгала, но чувствовала, что не говорит правды. Чувство пришло извне, словно чужое дыхание коснулось щеки, и Кира с трудом подавила желание обернуться. – Может быть, это чья-то кличка?
– Да?! И что? – скепсис Пчелы был рыхлым, но, казалось, полным перезрелых молочнокислых бактерий, как простокваша в служебной столовой.
– Ничего…
* * *
– Ничего, – повторила Кира в темноту и осеклась, уловив в тишине слабое пыльное эхо коротенького слова, покойно затихшее где-то за шкафом, рядом с другими, отзвучавшими в этой комнате за много лет. Черт! Кира шлепнула ладонью по выключателю настольной лампы, темнота нехотя отступила в углы, спряталась за мебелью: чего там, мол, еще? чего тянуть-то?.. Нет, подумала Кира, длинно выдохнув, она не готова слить бумаги… и мальчика. Его перетащили не только из боязни оставаться рядом с покойником. Зачем-то же сделали эту странную надпись? Было что-то еще. Она должна знать, должна…
Рот вдруг наполнился горечью. Сколько раз за двадцать пять лет своей упертой сиротской жизни она повторяла это? И сразу же под сердцем чуть ворохнулось – недоброе. Что-то сродни упертости, о которой говорил Сыромятников и которая давно стала притчей во языцех в управлении; стержневому упрямству, с которым она делала свои «двадцать пять», только злее и отчаянней, до ручки, до багровой мути перед глазами. Кире уже случалось отдаваться этому чувству целиком, и она не любила вспоминать об этом.
Она сосчитала до десяти и обратно, тщательно контролируя дыхание, и вдруг усмехнулась: знали бы ребята про эти пресловутые прыжки. Ее ведь купили за рупь за двадцать. Подначили, как дурочку, на спор, еще на первом курсе университета: мол, пять раз с парашютом прыгнуть – слабо? Откуда ей было знать, что три-то раза прыгнуть дают всем, без особых напрягов. А вот чтобы продолжать сигать с самолета, потребуется нечто большее, чем короткие подготовительные курсы, а именно: усиленная физподготовка, затяжные кроссы по пересеченке, в том числе и зимой, с колким ветром в лицо пополам с ледяной крупой, долгие часы в классе на теории и еще более выматывающие занятия на бесконечных укладках… Она и прыгала столько раз во многом потому, что ей просто было жаль потраченных усилий.
За окном совсем стемнело. Отсветы фонарей блестящими струями скользили по стеклу, огибая жемчужные капли, поверх неясного отражения слабо освещенного кабинета. Гомон внизу стих: или все разошлись, или пошли за водкой. Ноги у Киры затекли, и она чуть переменила позу, кресло сварливо скрипнуло: двенадцатый час, пора бы и честь знать. Мысли бродили по замкнутому кругу: лицо, надпись, место, кто переносил тело? Мышечный спазм, «сердце, словно тряпочка», сырой бокс, царапины на стене, грязь на подошвах…
Ну, предположим, зацепки у меня есть, оборвала Кира цепочку фактов и домыслов. Далеко тело не могли отнести: тяжело, и чем дольше несешь, тем больше вероятность, что заметят. Значит, минут десять-пятнадцать. Полчаса – в самом пиковом случае. Откуда?
Впрочем, и тут гадать особенно было нечего.
За гаражным кооперативом проходила объездная трасса, а за ней – заброшенные, полуразвалившиеся дачки догорбачевских времен: в три сотки и разновеликими городушками, больше напоминающими таежные времянки на строительстве ЛЭП, чем места отдыха притомившихся от урбанистического угара горожан. Крыши имелись далеко не у всех строений, не говоря уже о подобиях очага, но некоторые еще вполне годились для обустройства ночлега летом, даже таким сырым и холодным, как нынешнее. Будь у Киры больше времени, она обязательно бы нашла несколько таких лежек-пристанищ бездомных и беспризорников, но и это ей мало бы что дало. Кто? – вот главный вопрос, ответив на который можно было бы сконцентрироваться на остальном: почему? при каких обстоятельствах?..
