Лишь один отравленный — похоже, золотой — штырь сумел пробиться сквозь лед. И то, он не выскочил, как предполагалось, пробивая ступни жертвы, а лишь медленно выполз, с трудом преодолевая сопротивление льда с вкрапленным в него песком.
На лице женщины не осталось последних намеков на улыбку. Зато появилось желание. Похоть. Лекс это видел, даже, наверное, понимал, но еще не до конца воспринимал. В своем возрасте он уже начал смотреть на девочек и наверняка скоро должен был в кого-нибудь влюбиться, но его интерес к противоположному полу еще не пережил романтическую стадию.
И он точно не торопился ее сокращать.
Так что последняя, самая сильная ловушка хозяйки пропала даром.
Она опустилась на колени, склонила голову и слегка наклонилась вперед, надо полагать уже чисто механически пытаясь привлечь внимание к своей груди.
— Пощади меня! Мы ошиблись, напав на вас. Мы вообще не стали бы нападать на тебя. Но мы ошиблись, и я прошу пощады. Я не настолько сильна, чтобы быть тебе интересной. И не заслуживаю мести.
Лекс продолжал улыбаться.
— Ты мне действительно не нужна. Отведи меня в мир своего главаря, и я оставлю тебя в покое.
В глазах женщины мелькнула неуверенность. Даже она сомневалась, стоит ли предавать своего лидера? Хотя, похоже, по другим причинам. Похоже, у нее был повод бояться его даже больше, чем непосредственно занесенного над ней топора.
— Но… его же нет. Я это чувствую.
— Это ничего, — ровно ответил Лекс. — Я его подожду. — И чтобы окончательно развеять ее сомнения, добавил: — Так даже к лучшему. Он не заподозрит, кто мог привести меня в его мир.
— Единственный, оставшийся в живых — нетрудно догадаться, — парировала женщина.
— Но он будет живым, — отметил Лекс. — Единственным, как ты правильно отметила. И ты же не думаешь, что после встречи со мной твой хозяин все еще сможет кого-то наказать.
Глаза женщины показали, что именно так она и думала.
Но в мир врага она Лекса все же провела. Где-то внутри ее красивой головки словно работала счетная машинка, просчитывая варианты. И сейчас, очевидно, этот вариант показался ей лучшим.
Павел
Он нашел нужную больницу быстро. Но потом дело немного замедлилось.
Он даже добрался до той самой палаты, держа в руках небольшой пакет с апельсинами, который начисто отбивал охоту у любого, проходящего мимо, спрашивать, что он здесь ищет.
В палате все время кто-то был. Больше всего какая-то женщина. Судя по тому, что халат был лишь накинут поверх ее одежды, мать. Как не вовремя. Как неудачно. Ей нужно было лишь отойти на несколько минут, и потом она могла спокойно отправляться домой, больше не заботясь о том, что проведет остаток своей жизни у постели неизлечимо больного.
Но она все сидела, слегка покачивалась, держала даже не руку сына, а край кровати, словно боялась потерять контакт, боялась уснуть и обнаружить, что сына рядом уже нет.
Инстинкты. Разумный человек давно бы уже плюнул и занялся своими делами.
Но Павел не мог торчать у палаты вечно. Как не мог слишком часто светиться и в коридоре. Он прошел мимо раз, потом другой, но мать не уходила, даже в те несколько минут, когда в палату зашла медсестра провести какие-то бесполезные процедуры.
Оставалось только добавить к сыну и мать. Но Павлу нужна была простая естественная смерть больного, а не двойное убийство. После него точно начнут копать, а у него не было ни малейшей возможности провернуть его чисто. Он уже засветился — и на входе, и на этаже.
И не было возможности ждать. Даже до завтра. Он чувствовал, что — нет. Что ему нужно разобраться с этим делом до того, как он сможет вынуть из тайника следующую «марку».
Это было как епитимья наоборот, требование, которое наложило его подсознание. Он знал это, и все. Нельзя было принимать ничего, никаких наркотиков, пока он не поможет этому парню уйти навсегда. Почему-то он чувствовал, что это смертельно опасно.
Павел вышел на улицу и сел в машину, бегло осмотрев вход в здание. Время было, хоть ему и не хотелось бы пропустить вечернюю «марку». Но даже до вечера было еще далеко.
Мать не останется здесь после закрытия. Через пару часов ее просто попросят уйти, как только закончатся приемные часы. А вот он — вполне может там быть. Надо только переодеться во что-то менее броское и отогнать машину, чтобы не светить слишком долго стоящую дорогую «ауди» у самого входа в больницу.
Лекс
Здесь, похоже, и не жили.
— Можешь уходить, — сказал Лекс женщине. — И больше, пожалуйста, не шали.
Она исчезла в то же мгновение. Мальчик был уверен, что сейчас она будет судорожно пытаться создать новые ловушки в своем мире и думать, как он сумел обойти имеющиеся. Хотя скорее всего, боится она по-прежнему больше не того, что мальчик нарушит обещание, а того, что он не сумеет победить ее хозяина.
Лекс знал также и то, что она никогда не попытается напасть снова. Не из тех. Она была как те пожиратели — способна нападать только на самых слабых. И этого не скрыть ни красотой, ни яркой, агрессивной сексуальностью. Для Лекса это затмевало все, и он чувствовал лишь брезгливость, глядя на женщину.
И был рад, что она пропала быстро.
Заброшенное было место. Не само место, по образу которого создавался этот мир, а сам мир. Этот «мигающий» наверняка и не создавал здесь вообще ничего. Что представилось ему в первый раз, когда он еще не отличал это место от реальности, не знал даже, где находится, то в этом мире и осталось.
Тут не было ловушек. Попыток выстроить оборону. Или уют. Или навести порядок.
Нет. Этот парень играл только и исключительно в нападении. Как Александр Македонский, как Аттила, он мог только нападать, все время наступать, завоевывать. Подчинять. И это, похоже, у него весьма недурно получалось.
Только вот собственный мир оставался при этом в запустении.
Лекс присел. У него возникло некое чувство, ощущение непонятной, неосознанной, но очень близкой опасности, с которой иногда пытаются справиться, зажмурив глаза и махая кулаками во все стороны, отгоняя страхи, что ранят страшнее, чем чужие удары.
Он знал, откуда это чувство. Было лишь одно объяснение. Хозяин мира, в котором он находился, нашел его в реальности. И был готов к убийству.
Павел
Павел был готов. Странно, ему не то чтобы не претила мысль об убийстве, он даже об этом не задумывался. Не считал, что это будет сложным. Скорее всего он просто воспользуется дополнительной подушкой, которые так заботливо держат в палатах.
А этот коматозник ведь даже не шевельнется. Никаких следов. Ну не будут же они подозревать, что больной, тихо умерший вечером, не приходя в сознание после длительной комы, умер не совсем сам? С чего бы? Умер и умер, одной койкой больше.
