«Ну у меня и вид», — подумал Луис с мрачным весельем. Сжимая ветку левой рукой, он вытер правую о куртку. Потом проделал то же в обратном порядке.
Он стоял так еще какое-то время, а потом отпустил ветку. Наконец-то он смог шевелить пальцами. Луис стал спускаться, как Тарзан, цепляясь за прутья.
Приземлился он неудачно. Одно колено ударилось о могильную плиту. Он упал на траву, схватился за колено, сжав губы в гримасе боли и надеясь лишь, что не повредил коленную чашечку. Наконец, боль отпустила, и он кое-как подняться. Хорошо, если он сможет идти.
Он пошел вдоль ограды по направлению к Мэсон-стрит, где лежали его инструменты. Колено сперва болело, и он прихрамывал, но потом боль стихла. В аптечке «сивика» у него был аспирин. Он думал взять его с собой, но теперь уже было поздно. Он следил за машинами и отступил вглубь, когда проехала одна из них.
На Мэсон-стрит он увидел свой «сивик». Напротив он подобрал связку инструментов, и тут услышал шаги на тротуаре и тихий женский смех. Он присел на могилу, глядя па пару, идущую по другой стороне. То, как шли под руку от одного белого светового пятна к другому, заставило Луиса вспомнить одно старое телешоу. Интересно, что они сделают, если он сейчас встанет и крикнет им: «Доброй ночи, миссис Калабаш, я вас давно дожидаюсь!»
Они остановились в круге света прямо возле его машины и обнялись. Глядя на них, Луис испытывал странную смесь жалости и отвращения к себе. Он сидит здесь, за могилой, как маньяк из дешевого триллера, выслеживающий влюбленных. «Неужели эта грань так ничтожна? — подумал он. — Да, она так ничтожна, что немного суеты и нервотрепки — и ты уже на той стороне. Залез на кладбище и подглядываешь за влюбленными... или раскапываешь могилы. Очень просто. Я восемь лет работал врачом и в одночасье стал кладбищенским вором — наверно, так обычно и бывает».
Он зажал рот кулаком, чтобы не дать вырваться звукам, вызванным этим внезапно возникшим чувством холода, одиночества, отстраненности от мира.
Когда парочка, наконец, ушла, Луис смотрел им вслед почти с ненавистью. Они вошли в один из домов. Улица вновь затихла, слышался только неумолкающий вой ветра в кронах деревьев.
Луис поднял связку, и вновь услышал приглушенное звяканье. Он вышел на дорожку, ведущую от ворот. Прямо и у развилки налево. Очень просто.
Он пошел по кромке, стараясь держаться в тени на случай, если появится смотритель. У развилки он повернул налево и, внезапно побледнев, понял, что не помнит, как выглядит его сын. Он помедлил, вглядываясь в ряды могил и пытаясь собраться с мыслями. Перед ним вставали отдельные черты — мягкие волосы, еще легкие и светлые, оттопыренные уши, маленькие белые зубки, шрамик на подбородке с тех пор, как он упал со ступенек их дома в Чикаго. Он помнил эти черты, но не мог соединить их в единый образ. Он видел, как Гэдж бежит по дороге навстречу грузовику «Оринко», но лицо его разглядеть ему не удавалось. Он пытался вспомнить, как Гэдж лежит в кроватке, но видел только темноту.
«Гэдж, где ты? Луис, неужели ты думаешь, что оказываешь сыну услугу? Может быть, он счастлив... там, где он сейчас. Может, он действительно среди ангелов или просто спит. Зачем ты хочешь его разбудить?
Гэдж, где ты? Я хочу забрать тебя домой».
Но контролирует ли он собственные действия? Почему он тогда не может вспомнить лица Гэджа, почему он отмахнулся от всего — от Джуда, от Паскоу во мне, от трепета своего встревоженного сердца?
Он подумал о Кладбище домашних животных, о его грубых кругах, уходящих в вечность, и холод снова коснулся его. Почему он стоял здесь, пытаясь вспомнить лицо Гэджа?
Скоро он сможет его увидеть.
Здесь уже поставили плиту, простая надпись гласила: «Гэдж Уильям Крид», и следом две даты. Кто-то был сегодня, отметил он; у плиты лежали свежие цветы. Интересно, кто это? Мисси Дэнбридж?
Его сердце билось тяжело, но спокойно. Если уж он решил сделать это, пора было начинать. Ночь продлится не так уж долго.
Луис прикинул время и понял, что, действительно, стоит поторопиться. Он кивнул почти обреченно и полез в карман за ножом. Он срезал скотч со связки и развернул брезент у могилы, как ковер. На нем разложил инструменты, словно хирург перед операцией.
Здесь был фонарик, завешенный войлоком, как посоветовал ему продавец. Были лопата, заступ, моток троса, перчатки. Он надел перчатки, взял заступ и приступил к работе.
Земля была мягкой, копать легко. Форма могилы выявлялась, выкопанная земля ложилась по краям. Он опять автоматически сравнил эту рыхлую землю с твердой каменистой почвой того места, где сегодня ночью ему нужно будет закопать сына. Для этого понадобится кирка.
Он работал в хорошем ритме и вскоре углубился порядочно, вдыхая сырой запах свежей земли, который он помнил со времен работы с дядей Карлом.
Он посмотрел на часы. Было двадцать минут первого. Время шло. Через двадцать минут заступ ударился обо что-то твердое, и Луис до крови прикусил верхнюю губу. Он осветил это фонариком. Из земли выдавалась серебристая плоскость. Это была крышка прокладки. Луис сгреб с нее землю, остерегаясь слишком громко скрести по бетону.
Затем он взял веревку, привязал ее к железному кольцу прокладки, вылез из могилы и стал тянуть.
«Ну, Луис, это твой последний шанс».
Бетонная плита подалась легко. Половина прокладки встала вертикально. Он снова спустился, отвязал веревку, осторожно, чтобы не уронить крышку, и вытянул оставшуюся половину наверх. Занимаясь этим, он почувствовал между пальцев что-то липкое и холодное. Приглядевшись, он увидел жирного червяка; извивающегося у него в руке. Со сдавленным криком отвращения Луис выкинул его прочь из могилы сына.
Потом он включил фонарик.
Он в последний раз видел гроб на похоронах Гэджа. Тогда он, чистый, белый и прочный, казался ему сейфом, в котором навеки захоронены его надежды и чаяния.
Луис потянулся за заступом, сжал его и обрушил на замок гроба. Лицо его исказилось свирепой гримасой. Замок от первого удара сплющился, и можно было уже не бить, но он ударил еще раз, будто желая не открыть гроб, а сломать его. Но рассудок вернулся, и он убрал заступ, уже занесенный для нового удара.
Никогда в жизни он еще не чувствовал себя таким одиноким и чужим всему окружающему, как астронавт, высадившийся на незнакомой планете. «Интересно, Билл Батермэн тоже чувствовал это?» — подумал он.
Луис сунул фонарик под мышку. Он сел на корточки, ощупывая гроб руками, как циркач, напрягшийся перед смертельным номером.
Он отыскал выемку в крышке и подцепил ее пальцами Минуту подождал — словно борясь с последними сомнениями, — а потом рывком поднял крышку гроба своего сына.
