– Знаешь, есть в тебе неприятная сторона, мерзкая такая привычка плевать в лицо, которая не может нравиться.
– Сэр, не обижайтесь, пожалуйста, но я лишь отметил, что не портил воздух, как вы ожидали, и вы не портили, и моя собака тоже.
– Ты продолжаешь талдычить про обиды, мальчик, но я прямо говорю тебе, что обижусь, если твоя чертова собака начнет пердеть в моем новом «Меркурии».
С разговором не выходит ничего хорошего, и по соляному озеру они мчатся с такой безумной скоростью, что смена темы становится вопросом жизни и смерти, вот Кертис и решает, что пришло время вспомнить и похвалить знаменитого предка Гэбби.
– Сэр, мне очень понравились «Хеллдорадо», «Сердце Золотого Запада» и «На восходе техасской луны».
– Да что с тобой такое, мальчик?
Собака скулит и ерзает на коленях Кертиса.
– Смотрите вперед, сэр! – восклицает мальчик.
Гэбби смотрит на уносящуюся под колеса соляную гладь.
– Обычное перекати-поле, – пренебрежительно бросает он, когда огромный, словно из крученой проволоки, шар подлетает от удара передним бампером, перекатывается по капоту, через ветровое стекло, скребет по крыше, как пальцы скелета изнутри по крышке гроба.
Нервно, но решительно Кертис предпринимает еще одну попытку установить более доверительные отношения со сторожем:
– «Вдоль тракта навахо» действительно отличный фильм, так же как «Огни Санта-Фе». Но, может быть, самый лучший – «Сыны первопроходцев».
– Ты про фильмы?
– Я про фильмы, сэр.
И хотя Гэбби все сильнее пришпоривает «Маунтинир», гонит его быстрее и быстрее, он не смотрит вперед, словно уверен в том, что шестое чувство всенепременно предупредит его о надвигающейся катастрофе, а пристально всматривается в Кертиса.
– Скажи мне, во имя обезглавленного баптиста, почему ты говоришь со мной о фильмах, когда эти посланные государством маньяки взрывают мир у нас за спиной?
– Потому что это фильмы вашего дедушки, сэр.
– Фильмы моего дедушки? Назовите блевотину вином и дайте мне две бутылки! Что ты несешь? Мой дедушка выкорчевывал кактусы, потом продавал Библии и никому не нужные энциклопедии, если кому-то хватало ума открыть ему дверь.
– Но, если ваш дедушка выкорчевывал кактусы, как же тогда Рой Роджерс? – недоумевает Кертис.
Борода Гэбби, его брови, волосы в ушах топорщатся то ли от негодования, то ли от статического электричества, вызванного сочетанием высокой скорости и сухости воздуха пустыни.
– Рой Роджерс? – он вновь кричит, одной рукой держит руль, второй барабанит по нему. – Да скажи на милость, какое отношение имеет этот киношный, в модных сапогах, поющий, давно уже мертвый ковбой к тебе, ко мне или к цене на бобы?
Кертис не знает, сколько стоят бобы и почему их цена именно в этот момент приобрела особую важность для сторожа, но он видит, что едут они слишком быстро… и продолжают наращивать скорость. Чем больше волнуется Гэбби, тем сильнее его нога давит на педаль газа, и все, что говорит Кертис, только поднимает уровень его волнения. Поверхность соляного озера на удивление ровная, но при такой скорости «Маунтинир» трясет даже на малейшей выбоине или бугорке. А если рытвина будет побольше или им под колеса попадет камень или коровий череп, которые так часто показывают в вестернах, их не спасут даже лучшие достижения инженерной мысли Детройта, и внедорожник перевернется, как… ну, как Иуда, привязанный к бревну и сброшенный по водосливу в ад.
Кертис боится что-либо сказать, но Гэбби, похоже, вот-вот вновь начнет барабанить по рулю, если мальчик и дальше будет молчать. Поэтому, безо всякого желания спорить, лишь для того, чтобы высказать альтернативное мнение и завязать приятный разговор, который уменьшит волнение сторожа и скорость «Маунтинира», он обрывает затягивающуюся паузу:
– Вы уж не обижайтесь, сэр, но мне кажется, что сапоги у Роя Роджерса не такие уж и модные.
К облегчению Кертиса, Гэбби поворачивает голову, чтобы глянуть в ветровое стекло, но тут же вновь смотрит на него, а внедорожник прибавляет в скорости.
– Мальчик, ты помнишь, как возле насоса я спросил тебя, ты глупый или что?
– Да, сэр, я помню.
– И помнишь, что ты ответил?
– Да, сэр, я ответил: «Полагаю, или что».
– Даже если последний дурак вновь задаст тебе этот вопрос, я советую тебе ответить: «Я глупый». – Он барабанит рукой по рулю и выдает очередную гневную тираду: – Засуньте мне в задницу бутылку и назовите меня Янки Дудлом[51]! Вот я воюю сейчас со всем этим гребаным государством, с их бомбами, танками и сборщиками налогов, все потому, что ты заявляешь, будто они убили твоих родителей, а теперь я вижу, что ума у тебя не больше, чем у цыпленка, и, возможно, государство и не убивало твоих стариков.
В ужасе от того, что его неправильно поняли, борясь со слезами, готовыми хлынуть из глаз, Кертис спешит поправить сторожа:
– Сэр, я никогда не говорил, что государство убило моих стариков.
Вне себя от ярости, Гэбби ревет:
– Отрежь мне ко-джонес и назови меня принцессой, но только не говори, что ты этого не заявлял!
– Сэр, я заявлял, что самые худшие выродки убили моих стариков – не государство.
– Да разве есть более худшие выродки, чем государство?
– О, сэр, эти гораздо хуже.
Желтый Бок елозит по коленям Кертиса. Жалобно повизгивает, с черного носа на руки мальчика капает ледяной пот, он чувствует, что ей хочется облегчиться. Посредством телепатического канала мальчик – собака он убеждает ее держать под контролем мочевой пузырь, но тут же вспоминает: их отношения как собака – мальчик, так и мальчик – собака, то есть телепатический канал, – улица с двусторонним движением и, если не проявить осмотрительности, ее желание сделать пи-пи быстро станет его желанием. Он без труда может представить себе катастрофу, которая разразится, если он и собака одновременно описаются в новом «Меркурии» Гэбби, потому что в этом случае сторожа обязательно хватит удар и он более не сможет управлять внедорожником, мчащимся на громадной скорости.
Впервые после инцидента в ресторане на стоянке грузовиков мальчик теряет уверенность в том, что может перевоплотиться в Кертиса Хэммонда. А без уверенности в своих силах ни один беглец не сможет создать убедительный образ-ширму, за которой его никто не заметит. Уверенность в себе – ключ к выживанию. Устами матери глаголет истина.
Гэбби опять что-то вещает, «Меркурий Маунтинир» трясется и стонет, как выходящий на орбиту космический челнок, и, несмотря на рев двигателя, что-то из только что сказанного сторожем вдруг соотнеслось в голове мальчика со словами Гэбби, услышанными раньше. Кертис в отчаянии хватается за возможность изменить направление разговора и предпринимает попытку вернуть более дружескую тональность, от которой они, к его великому сожалению, ушли.
