Согласно фильмам, большинство американцев всегда стремится не только улучшить свою жизнь, но и постоянно работают над собой, повышают свой интеллектуальный уровень. А поскольку фильмы доказали свое право считаться надежным источником информации, Кертис прерывает монолог Гэбби с намерением преподать ему урок лингвистики, за который сторож не может не поблагодарить его.
– Сэр, причина, по которой я вас не понял, состояла в том, что вы неправильно произнесли слово. Вы имели в виду яички.
Если раньше на очень подвижном лице Гэбби отражалось удивление, то теперь он, должно быть, поражен до крайности, потому что брови не просто поднимаются, но сходятся на середине лба, глаза вылезают из орбит, морщинки растягиваются, борода топорщится. Выразить большего изумления его лицо просто не способно.
Кертис понимает, что Гэбби вот-вот разразится гневной тирадой, и спешит докончить свою мысль:
– Сэр, вы сказали «ко-джонес», тогда как имели в виду «ко-хо-найс». Cojones[52]. Вы произнесли по-английски испанское слово, которое должно звучать иначе, потому что одинаковые буквы в этих двух языках произносятся по-разному. Если бы вы…
– Будь прокляты все дьяволы от ада до Абилина[53]! – ревет Гэбби и в отвращении отворачивается от Кертиса, что, с одной стороны, хорошо, а с другой – плохо. Хорошо, потому что он наконец-то смотрит на расстилающееся перед ними соляное озеро. Плохо, потому что рано или поздно, вне себя от нанесенного ему оскорбления, он вновь посмотрит на Кертиса, и вот тогда сырость точно отделится от воды.
Как сырость на воде.
Кертис вспоминает еще что-то, пусть незначительное, но важное, однако не решается поделиться своим открытием с разозленным сторожем. Он полностью потерял веру в свои способности наладить отношения с другим человеком. Теперь он убежден, что любое сказанное им слово, даже произнесенное самым дружелюбным тоном, будет неправильно истолковано и вызовет яростное ругательство Гэбби, такое громкое, что окна «Маунтинира» разлетятся вдребезги.
Неудача мальчика в попытках поддержать разговор выливается в короткую паузу. Сторож, который, выкрикнув «Абилин», какое-то время мог лишь шумно дышать, атакует уже не государство, а Кертиса.
– Наглый, плюющий в глаза, неблагодарный, самодовольный маленький панк! Может, я не заканчивал гарвардского колледжа, может, у меня не было возможностей тех, кто рождается с серебряной ложечкой во рту, но с того времени, как я обхожусь без ползунков, я знаю, что критиковать старших нехорошо. Не тебе учить меня, как произносить ко-джонес, если твоя жалкая пара ко-джонес размерами не превосходит двух горошин!
Продолжая орать, Гэбби наконец отпускает педаль газа, и «Маунтинир» сбрасывает скорость. Может, он решил остановиться, чтобы высадить Кертиса и собаку и дальше ехать одному.
В данный момент, даже если бы они были в лодке посреди бушующего моря, мальчик беспрекословно прыгнул бы за борт. Поэтому он не собирается спорить, если его высадят посреди соляного озера. Более того, он бы только приветствовал такой вариант. У него уже нет сил для того, чтобы одновременно подавлять отчаяние беглеца, изображать из себя человека, успокаивать маленькую собачку и при этом общаться на непонятном ему диалекте. Он чувствует, что голова у него вот-вот разорвется или произойдет что-то еще более худшее и неприятное.
Вероятно, выпустив достаточно злости, чтобы не получить инфаркт от одного взгляда на своего малолетнего, но наглого пассажира, Гэбби наконец отвлекается от лицезрения соляного озера. Может, старик удивлен, что Кертис до сих пор не выпрыгнул из «Маунтинира», может, удивлен слезами мальчика, а может, тем, что этот дерзкий панк решается смотреть ему в глаза. Так или иначе, но вместо презрения, которое ожидает увидеть Кертис, на лице сторожа вновь отражается изумление, да еще такое, какого видеть на лице Гэбби ему не доводилось, изумление, которое больше уместно карикатурному персонажу, а не человеку.
И Гэбби с силой жмет на педаль тормоза.
К счастью, скорость уже упала с более чем ста миль в час до неполных пятидесяти. Скрип тормозов и визг заблокированных колес одинаковы что на асфальте, что на твердой поверхности соляного озера. Правда, запаха жженой резины и расплавленной соли на дороге не почувствовать.
Если бы Кертис не прижимался спиной к сиденью и изо всех сил не упирался ногами в щиток, он и Желтый Бок могли бы действительно размазаться по ветровому стеклу, совсем как москиты, только изнутри. Но при этом вся жизнь собаки, от щенячьих воспоминаний до сосисок в доме на колесах, мелькает в его мозгу, и вся жизнь Кертиса мелькает в ее, что сильно сбивает с толку их обоих. Наконец «Маунтинир», которого тащит юзом несколько десятков ярдов, останавливается, и мальчик и собака чувствуют, что они оба целы и невредимы.
Гэбби, тоже пережив эту внезапную остановку без единой царапины, доказал, что эти несчастные толстозадые, бородавчатые, пожирающие мух, жабьерожие политиканы знают далеко не все. Кертис думает, что этот триумф индивидуализма над государством и законами физики может изменить настроение сторожа к лучшему. Но, наоборот, с потоком слов о физиологических отправлениях и сексуальных отношениях сторож ставит ручку переключения скоростей в нейтральное положение, распахивает дверцу и покидает внедорожник в таком возбуждении, что заплетает одну ногу другой и падает, пропадая из вида.
– Иудины пилы в аду! – восклицает Кертис.
Выскальзывает из-под Желтого Бока, перелезает через консоль, оставляя собаку на пассажирском сиденье, садится за руль.
За открытой дверцей, освещенный лампой, расположенной под потолком кабины внедорожника, Гэбби лежит на спине. Его мятая, с пятнами пота шляпа валяется рядом, словно он сейчас возьмет банджо и будет играть, собирая четвертаки. Седые завитки волос стоят дыбом, словно успели сильно наэлектризоваться, в них блестят кристаллики соли. Вид у него ошеломленный, возможно, причина кроется в том, что твердость поверхности соляного озера он проверил не только спиной, но и головой.
– Святые дьяволы! – восклицает Кертис. – Сэр, вы в порядке?
Этот вопрос так пугает сторожа, что можно подумать, будто ему пригрозили обезглавливанием. Он отползает назад, подальше от «Маунтинира», вымазывая штаны в соли, и поднимается на ноги, лишь оказавшись, как ему представляется, на безопасном расстоянии от внедорожника.
Ранее Кертис полагал, что в странностях, отмеченных им в поведении сторожа, нет ничего особенного. Они – результат проблем в общении, которые привели к нескольким недоразумениям. Теперь он в этом не уверен. Он исходил из того, что Гэбби с-причудами-но-лапочка, с-причудами-но-с-нежным-сердцем, с-причудами-но-с-добрыми-намерениями, а не просто с причудами. Может, у него даже не все в порядке с психикой. Может, он жует астрагал. Он, возможно, не серийный убийца вроде зубных фетишистов из дома на колесах, если только серийные убийцы не составляют большую долю населения, чем та, что приводится в фильмах, и эта мысль пугает.
