Похоже, лес был готов к его приходу. Когда заметенные снегом огороды остались позади, пространство, отделявшее его от кромки леса, как будто расширилось, и ряды деревьев в глубине начали украдкой отступать. Впечатление было такое, словно реальность, таившаяся под снежным ландшафтом, все яснее сознавала присутствие Бена. Сквозь снежную корку под ногами он различал слои над слоями застывших узоров, уходившие, как он подозревал, корнями в почву под снегом. Ему казалось, он ступает по поверхности разума, и каждый его шаг порождает какую-то невообразимую мысль о нем. Как далеко и как глубоко может зайти перевоплощение? Он вспомнил о фермерских домах за железной дорогой и обернулся.
Два домика стояли так далеко, что казались бесформенными, всего лишь темные кляксы на снегу, но он все же сумел разглядеть в каждом по светящемуся окну. Эти окна показались ему дружеской компанией. Бен старательно всматривался в них, чтобы запомнить как можно лучше, но понял, что, должно быть, ошибся – окно ближайшего к нему дома не было освещено, оно было белым, словно глаз с катарактой. Почему же оно показалось ему желтым, как окно дальнего дома? Он сощурился, пытаясь убедить себя, что его подвело зрение, но в следующий миг и окно дальнего дома, стоявшего почти на горизонте, потускнело и подернулось льдом.
Перевоплощение захватывало вересковые пустоши, распространяясь со скоростью пожара. В любой момент он может оказаться в кольце. Однако же он не сразу двинулся дальше. С того места, где он остановился, он видел слабенькое свечение, пробивавшееся сквозь толщу льда на окне кабинета, свечение, какого не было в других окнах, выходивших на эту сторону. Похоже, зима еще не победила до конца, похоже, пока в окне горит свет, в комнате остается жизнь. Возможно, эту мысль породило в нем отчаяние, однако он зашагал через общинные земли, цепляясь за нее с той же силой, с какой цеплялся за пластмассовые ручки канистр. Добравшись до деревьев, он явственно ощутил, что они сознают его присутствие.
Ему показалось, весь лес развернулся к нему, оставшись при этом совершенно неподвижным. Его пробрала дрожь, а в следующий миг он сделался спокойным, как смерть. Ничто не способно тронуть его теперь, когда у него больше нет Эллен и детей. Он шагнул через порог леса и почувствовал, как деревья смыкаются у него за спиной.
Дорожки сделались выше из-за наметенного снега, верстовые столбы обросли льдом. То, что сознает его приход, что обступило его со всех сторон, и приведет его в самый центр, если только он не сдрейфит. Ему хотелось только, чтобы бензин не плескался в канистрах при каждом шаге – звук был отчаянно громкий и, как ему казалось, безошибочно узнаваемый, – однако он никак не мог его заглушить.
– Просто подарочек, который я несу тебе, – проговорил он сквозь стиснутые зубы и зашагал по невидимой дорожке.
Вокруг него толпились рождественские ели, сосны пятились, поджидая его. Однако сами по себе деревья были почти неузнаваемыми, они обретали форму, для которой их древесина служила всего лишь скелетом: полупрозрачная филигрань обрамляла трещинки в коре, покрывая стройные стволы и возносясь до россыпей мраморных кристаллов наверху. Бен видел все эти подробности, потому что лес сиял своим собственным светом, и каждый хрусталик льда был отчетливо виден. Неужели он действительно намерен испортить все это?
– Да, – прорычал он.
Единственный свет, который он желал видеть сейчас – слишком поздно, – свет в глазах Эллен и его детей.
Наверное, не стоило ему с такой яростью объявлять о своих намерениях. Он мгновенно ощутил, что окружен многочисленными наблюдателями, нацелившимися наброситься на него. Каждое дерево, казалось, скрывало в себе какую-то форму, готовую выйти из-за него или вырваться изнутри. Страх внутри расползался, леденя внутренности, Бена трясло так, что он не мог идти. Неужели это самое большее, на что он способен ради Эллен и детей, или ради их памяти? Он стискивал зубы, пока не задрожала челюсть, пока боль не вернула ему хоть какое-то ощущение себя, и тогда он заковылял дальше так, словно вес бензина тянул его назад.
– Сделай худшее, на что ты способен, – прорычал Бен, но эта залихватская выходка не придала ему уверенности, а лишь доказала, с какой легкостью тишина способна поглотить его голос. Лес теперь походил на скопление бесчисленных ног, торчавших из черных небес, или же на пальцы невообразимой конечности, не имеющей ничего общего с рукой, с помощью которой темнота загоняла его в ловушку. Ему оставалось лишь углубляться все дальше в лес, то спотыкаясь, то переходя на бег. Он был уже рядом с порогом из сосен, и ему казалось, он перехитрил сам себя, явившись сюда. Куда бы он ни свернул, страхи будут толпиться у него за спиной.
В данный момент лес, или же его истинная сущность, казалось, просто поджидало в засаде. В блеклом свете Бен различал слои узоров под снегом. Они копошились, он ясно видел, принимая новые очертания по мере того, как расползались к краям леса и дальше, в большой мир. В остальном все было неподвижным, если не считать мерцания звезд в редких черных прогалинах над головой.
Бен больше не понимал, сильно ли он замерз, сильно ли дрожит. Кисти рук, предплечья, плечи болели так, словно их свело судорогой, однако он не осмеливался выпустить канистры, ведь тогда придется остановиться. Его спотыкавшееся на каждом шагу тело вышло из-под контроля разума. Он чувствовал, как что-то скапливается за спиной, как будто те формы, какие скрывали деревья, выползают наружу, однако он не оборачивался. Если даже это страх подгоняет его, какая разница. По очертаниям деревьев впереди он понимал, что осталось недолго. Каждое дерево было увенчано сферой, похожей на луну, сотканную из зеркальных ворсинок, внутри сферы умещалась вся древесная крона целиком, и под каждой такой сферой болталось что-то белое размером с самого Бена.
Он споткнулся и пролетел вперед так быстро, что оказался под первым из таких шаров раньше, чем успел сообразить, что это за белые штуковины. Это оказались лица, увеличенные человеческие лица, собранные из кусочков льда и заключенные в ледяной же панцирь, – лица горожан, выставленные, словно охотничьи трофеи, словно украшения в соборе, где прихожане сделались частью материи. Там было лицо старого мистера Вестминстера и лицо Эдны Дейнти. Все они как будто застыли в пародии на умиротворение, однако Бен снова понял шестым чувством, что их метаморфозы только начинаются. Когда он пересек границу, отмеченную этими лицами, еще одно образовалось на дереве слева от него, прошуршав льдом, как будто издав тоненький, приглушенный крик. Со стороны все выглядело так, словно рой снежинок взлетел, или его загнали, на закованное в лед дерево, и оно поймало его. Проявившееся лицо было детским.
Бен не смог вспомнить имя девочки, хотя, должно быть, встречал ее в школе. Вид этого лица, вмерзшего в лед, словно муха в янтарь, превратившегося в лед, привел его в ужас. А Эллен и дети тоже среди трофеев этого леса? Он озирался кругом, пока не защипало глаза, однако их так и не увидел. Он должен верить, что их пока нет здесь. Он так старался разглядеть, кого именно схватили деревья, что даже не понял, насколько близко к центру подобрался, пока у него над головой не разверзлась дыра в небе, словно вывернутая наизнанку яма.
Его пробила такая неистовая дрожь, что он остановился. Если бы он не выставил вперед одну ногу, то эта дрожь, прошедшая через все тело сейчас, когда он замер на месте, опрокинула бы его на землю: верующий, вынужденный пасть ниц. Поляна была пуста и светилась, словно под поверхностью почвы заточили луну, и никогда в жизни Бен не наблюдал ничего более жуткого. Ему показалось, он понимает, почему эта пустота так страшит его: на поляне больше не обитало то присутствие, которое притягивало сюда лес, чтобы спрятаться. Теперь это присутствие было вокруг него, простиралось за горизонт, и до каких пределов, он не осмеливался даже подумать.
Но это были не все его страхи. Какой бы пустой ни казалась поляна, он чувствовал, что его здесь дожидаются.
