годы. Но — не время. Вот встану на ноги окончательно, годам к шестидесяти, семидесяти, и сразу же отдохну. Может быть, и здесь. А что, место чудесное: заповедник в десяти верстах, реченька Шаршок, и общество — образованнейшие, милейшие люди.
Милейшие люди тем временем начали ставить палатку, большую, шатровую.
— Военная кафедра одолжила, — пояснил Петька. — В обмен на спирт.
— И хороший спирт?
— Обыкновенный, медицинский, — кузен старательно вбивал в землю колья. Молодец, в жизни пригодится.
Я заглянул в кузов, не забыли ли чего практиканты. Оказалось — не забыли.
— Значит, за вами через месяц приезжать, — для порядка сказал я докторанту. Тот пересчитывал ящики, сверяясь с бумажкой. Раньше надо было считать, раньше. Что теперь-то?
— Да, да. Через месяц. Десятого июля. Надеюсь… — он замолчал, покачал головой и повторил: — Десятого июля.
— В какое время?
— К полудню, если не возражаете.
— Договорились, — я сделал пометочку в своем блокноте. — Счастливо оставаться.
Докторант что-то пробормотал, Петька махнул рукой, прощаясь, остальные тоже поглядели мне вслед. Странно как-то поглядели, словно хотели вернуться со мной назад. Так мне показалось. Наверное, просто усталость сказывается, переутомление.
В город я поспел к сроку, да еще по пути захватил дюжину жителей Глушиц: рейсовый автобус опять не пришел.
Вечером, засыпая, я вспомнил деревеньку Шаршки. Вот где бы оказаться, расслабиться. Оттянуться, как говорят некоторые. Странно, но теперь эта мысль энтузиазма не вызвала, напротив, пришло какое-то облегчение, что я здесь, дома, пусть умотанный, но — дома. А не там, в благодати и покое. Чем-то покой тот был душе не люб.
В последующие две недели деревенька та нет-нет, да и приходила на ум. Засыпая, я видел ее ласковые травы, но мнилось, что под ними топь, трясина, прорва. Надо же, как запала. Наваждение просто. Дурное, вредное наваждение, с которым надо кончать.
Очередной облагодетельствованный горожанин подрядил меня отвезти его скарб на новые земли — двадцать соток. Контейнер, купленный по случаю, всякие там лопаты, раскладушки, доски, все то, с чего начинается дачный участок. Я специально смотрел по словарю: дача — дом для отдыха за городом. Монплезир центрального Черноземья. Ладно, каждый отдыхает, как может. Землю ему выделили (вернее, продали, но недорого) неподалеку от Глушиц. Далековато, зато настоящая природа, бодрился новоявленный помещик.
— Раньше у нас вина делали, как раз в этих местах, — разливался он, — отличные вина, по всем меркам.
— Плодово-ягодные? — с содроганием предположил я.
— Что вы, что вы! — он даже руками замахал. — Натуральные, игристые вина. Северное цимлянское, донское. Слышали про такие?
— Слышал, и пил. Но их вроде южнее… В Ростовской области…
— Это сейчас. А прежде виноградарством занимались вплоть до Воронежа.
— Прежде — это когда? При царе, до революции?
— Начали до, закончили после нэпа. Виноград капризная культура, любовь требует к себе, а не колхоза.
— Что ж, и климат тогда теплее бы, при нэпе?
— Климат как климат. Работали справнее. А знаете, еще в оны годы, при крепостном праве, в парках тутошних помещиков пальмы росли, лимоны и абрикосы. Всяк перед соседом похвастаться хотел. Выйдут, значит, в парк при усадьбе чай пить — и под банан какой-нибудь усядутся.
— Неужели? — попался мне краснобай нынче.
— Совершенная правда. А секрет был в трудолюбии, ну, и дешевизне крестьянского труда. Для пальмы на холодное время сооружали теплицу, а летом разбирали, и получалось, будто растет сама собой. Груши свои ели, персики, мандарины. Розы круглый год на столе стояли. Многое умели в старину, многое. Что здесь, на Соловках, на севере сады цвели.
— И вы надеетесь возродить, так сказать, славу наших садов?
— Славу, не славу, а сделать кое-что можно. Районировать сорта, вспомнить старые приемы. Я ведь сам из деревни, и сельскохозяйственный кончал. Потом, правда, все в городе работал, но помню, помню землю… Тут начать только надо, втянуться, а природа свое скажет, отблагодарит…
Далее он весь остаток пути посвящал меня в планов своих громадье, но совета не спрашивал. И хорошо делал. Участок действительно оказался в славном месте, будь он хотя бы гектаров десять, можно бы затеваться, а… Не мое это дело.
Разгрузив Чуню, мы с дачником распрощались. У того как раз начинался отпуск, и обещал он быть незабываемым. Пожелав ему успехов в основании родового гнезда, я посмотрел по карте. Шаршки были в двадцати верстах, не совсем по пути, но и крюк невелик. Время непозднее, почему не навестить родственника. Заодно и дяде Ивану весточку будет приятно получить.
Нашлась деревенька не сразу, но я не спешил — ехать вот так, без дела, безвыгодно — это и есть мой отдых. Я искупался в речке, неглубокой, но чистой, обсох, и лишь затем направил колеса к лагерю практикантов. Да, к сожалению, к лагерю. Появился, появился мусор, пусть и не битое стекло.
Мне повезло, дневалил Петька.
— Где остальной народ?
— На участке. Я пораньше ушел, ужин сготовить.
— Допоздна работаете, — было шесть вечера. Впрочем, дни теперь длинные.
— Пока погода стоит, — Петька высыпал в котел над костром пачку риса «Анкл Бен». Судя по мусору, питались они именно полуфабрикатами.
— Ну, и как тебе здесь?
— Да ничего, — неопределенно ответил Петька.
— Что, тяжела наука на практике?
— Нет, сносно, — но энтузиазма я не расслышал.
— Какие-нибудь проблемы?
Он длинной поварешкой размешивал рис, а сам, похоже, решал, говорить, или нет.
— Ерунда, — наконец, ответил он. — Совершенная ерунда, просто переутомление.
Вот, еще один утомленный. Это у нас семейственное.
— Может быть, ну ее, практику? — вдруг предложил я. Предложил всерьез. Захотелось и самому уехать, и Петьку увезти. И остальных тоже.
Петька мгновение колебался, потом рассмеялся:
— Скажете тоже. И я хорош. Все идет нормально, работа интересная, тема неизбитая. Несколько печатных работ гарантировано, задел для диссертации.
— Твоей?
— Каждому своей. Мне — кандидатскую, Камиллу Леонидовичу — докторскую.
— Уже пишите?
— Напишем. Сейчас с этим проще. К окончанию университета и защичусь… — Петька начал разглагольствовать и строить планы. На него это непохоже, обычно он предпочитает делать, а не болтать.
— Ты, может быть, черкнешь пару строк домой? — предложил я ему. Петька осекся, как-то испуганно посмотрел на меня:
— Вы что-то сказали?
— Письмо, говорю, напишешь? Мать, небось, волнуется.
— Что волноваться, не на войне. Сейчас напишу, — он снял котел с огня: прикрыл крышкой. — Бумагу только возьму.
Он сбегал в палатку, вернулся с толстой тетрадью.
— Это мой дневник.
— Научных наблюдений?
— Нет, вообще… — он начал быстро писать. Я поглядывал по сторонам.
— Э, да вы работаете рядом, да? — мне показалось, что я расслышал голос докторанта.
— Совсем рядом. Шагов двести, просто за деревьями не видно, — не отрываясь от бумаги, ответил Петька.
Не видно, значит,
