– Что же случилось?
– Коронер графства говорил, после всего, что дамочка выдула, она заглотила чуть ли не тридцать пилюль для сна. На следующий день объявился муженек – юрист, крупная шишка из Нью-Йорка. Ну и задал же он перцу старине Уллману, чертям в аду жарко стало! «Возбудим дело такое, да возбудим дело сякое, да когда все кончится, вам и пары чистого белья не найти», ну, и все в том же духе. Но, Уллман, паскуда, хорош. Уллман его угомонил. Спросил, наверное, эту шишку, придется ли ему по вкусу, коли про его жену пропечатают все нью-йоркские газеты: «ЖЕНА ИЗВЕСТНОГО НЬЮ-ЙОРСКОГО ЛЯ-ЛЯ НАЙДЕНА МЕРТВОЙ С ПОЛНЫМ ПУЗОМ СНОТВОРНЫХ ТАБЛЕТОК», после того, как наигралась в кошки-мышки с мальцом, который ей во внуки годится.
«Порш» легавые нашли за ночной закусочной в Лайонсе, а Уллман кой на кого нажал, чтоб его отдали этому юристу. Потом они вдвоем навалились на старину Арчи Хотона, коронера графства, и заставили поменять вердикт на «смерть от несчастного случая». Сердечный приступ. Теперь старина Арчи катается в «крайслере». Я его не виню. Дают – бери, бьют – беги, особенно, коли с годами начинаешь обустраиваться.
Явился платок. Трубный звук. Быстрый взгляд. С глаз долой.
– И что же происходит? Что-нибудь через неделю эта тупая шлюха, горничная, Делорес Викери ее звать, убирается в номере, где жила та парочка, начинает орать, будто ее режут, и падает замертво. Очухалась она и говорит, дескать, видела она в ванной голую бабу. «А лицо-то все багровое, раздутое – да еще она ухмылялась». Тут Уллман выкинул ее с работы, сунул жалованье за две недели и велел убираться с глаз долой. Я подсчитал, с тех пор, как мой дед открыл этот отель в 1910 году, тут человек сорок-пятьдесят померло.
Он проницательно взглянул на Джека.
– Знаете, как они по большей части отправляются на тот свет? От сердечного приступа или удара, когда трахают свою бабу. Таких старых дураков, что хотят гульнуть под занавес, на курортах пруд пруди. Забираются сюда, в горы, чтоб повоображать будто им снова двадцать. Бывает, случиться иногда неприятность, да только не всем ребятам, что управляли нашем отелем, удавалось скрыть это от газетчиков так же здорово, как Уллману. Так что славу себе «Оверлук» заработал ту еще, будьте спокойны. Провалиться мне, коли у хренова «Билтмора» в Нью-Йорке, ежели расспросить правильных людей, не окажется такая же слава.
– Но привидений-то нет?
– Мистер Торранс, я тут проработал всю свою жизнь. Я играл тут пацаном – не старше вашего сынишки с той фотки, что вы мне показывали. Но до сих пор привидений еще не видел. Хотите, пошли со мной наружу, покажу вам сарай.
– Отлично.
Когда Уотсон потянулся, чтобы погасить свет, Джек сказал:
– Чего тут полно, так это бумаг.
– А, вы это серьезно. Похоже, копились они тыщу лет. Газеты, старые счета и фактуры, и Бог знает что еще. Папаша мой, когда тут была старая печка, здорово умел навести порядок, но теперь никто этим не занимается. Придется мне когда-нибудь нанять парня, чтобы он отволок все это вниз, в Сайдвиндер, и сжег. Коли Уллман возьмет расходы на себя. Думаю, ежели гаркнуть как следует «крыса!», он это сделает.
– Так здесь есть крысы?
– Ага, по-моему, несколько штук есть. Там у меня и крысоловки, и яд, так мистер Уллман хочет, чтоб вы это распихали по чердаку и тут, внизу. Присматривайте за своим мальцом хорошенько, мистер Торранс, вряд ли вам охота, чтоб с ним что-нибудь стряслось.
– Нет, уж это точно.
Исходя от Уотсона, совет не уязвлял. Они пошли к лестнице и там на минуту задержались, пока Уотсон в очередной раз сморкался.
– Там найдутся все нужные инструменты и кой-какие ненужные. И еще в сарае черепица. Уллман говорил вам про это?
– Да, он хочет, чтобы я перекрыл часть крыши в западном крыле.
– Жирный ублюдок выжмет из вас на халяву все, что можно, а весной будет ныть и скулить, что и половина работы не сделана так, как надо. Я раз ему прямо в рожу говорю, я говорю…
Пока они поднимались по лестнице, слова Уотсона постепенно затихали, сливаясь в убаюкивающее монотонное жужжание. Оглянувшись разок через плечо на непроницаемую, пахнущую плесенью тьму, Джек Торранс подумал, что если и есть на свете место, где должны водиться привидения, то это оно. Он подумал про Грейди, запертого здесь мягким, неумолимым снегом, про Грейди, который потихоньку сходил с ума, пока не совершил свое зверство.
«Кричали они или нет? – задумался Джек. – Бедняга Грейди, каково каждый день чувствовать, как это подступает, и понять, наконец, – для тебя весна никогда не наступит. Ему не следовало жить здесь. И не следовало выходить из себя».
Когда Джек выходил вслед за Уотсоном за дверь, последние слова эхом вернулись к нему с резким треском, словно сломался карандашный грифель – дурной знак. Господи, Джек мог напиться. Тысячу раз напиться.
В четверть пятого Дэнни сдался и отправился наверх за молоком с печеньем. Все это он проглотил, выглядывая в окно, потом подошел поцеловать маму, которая прилегла. Она предложила посидеть дома, посмотреть «Сезам-стрит» – так время пройдет быстрее – но он решительно замотал головой и вернулся на свое место на кромке тротуара.
Было уже пять и, хотя часов у Дэнни не было (к тому же, он все равно не умел еще определять, который час, как следует), ход его сознавал – тени удлинились, а дневной свет приобрел золотистый оттенок.
Вертя в руках глайдер, он напевал себе под нос: «Лу, беги ко мне скорей… Господин ушел чуть свет, но, а мне и горя нет… Лу, беги ко мне скорей…»
Эту песенку они все вместе пели в детском саду «Джек-и-Джилл» в Стовингтоне. Здесь он не ходил в детский сад, потому что папе это больше было не по карману. Дэнни знал, что отец с матерью встревожены этим, встревожены тем, что это усугубляет его одиночество (а еще сильнее тем – правда, об этом не говорилось даже между ними – что в этом Дэнни винит их), но на самом деле ему не хотелось снова ходить в «Джек-и-Джилл». Это для малышей. Дэнни еще не был большим парнем, но и малышом уже не был. Большие ребята ходили в настоящую школу и им давали горячий ленч. Первый класс. На будущий год. А в этом году он был кем-то средним между малышом и настоящим парнем. Ничего страшного. Он действительно скучал по Скотту с Энди (главным образом, по Скотту), – но все равно, ничего страшного. Ожидать, что будет дальше, лучше одному.
Насчет родителей он понимал многое и знал, что частенько им это не по вкусу, и не один раз они просто отказывались этому верить. Но в один прекрасный день поверить придется. Дэнни довольствовался ожиданием.
