Капитан Наварро увидел, что его водитель Бенни Чуфер показывает на срединную часть самолета. Он перевел взгляд вверх и заметил тонкую темную тень. Идеально гладкий бок фюзеляжа прорезала вертикальная щель — черная, чернейшая, чернее самого мрака.
То был люк аварийного выхода на крыло. Люк, который капитан Наварро не смог сдвинуть даже на миллиметр.
Теперь он был открыт.
Это не укладывалось в голове. Наварро даже не шевельнулся — зрелище словно пригвоздило его к месту. Может быть, какой-нибудь сбой замка или дефект дверной ручки… может, ему следовало приложить больше силы… а может быть — это ведь тоже не исключено, — кто-то наконец открыл люк…
…кто-то изнутри.
Диспетчерская вышка аэропорта Кеннеди
Чиновники Управления сидели в кабине и слушали запись радиообмена между Джимми Епископом и пилотом 753-го. Епископ по своему обыкновению стоял, ожидая, когда от него потребуются комментарии. Внезапно у гостей бешено затрезвонили мобильные телефоны.
— Самолет открыт, — сообщил один из парней. — Кто-то задействовал третий люк по левому борту.
Все вскочили и переместились к окну, стараясь хоть что-то разглядеть. Джимми Епископ тоже уставился из кабины на освещенный прожекторами самолет. Отсюда, сверху, люк не выглядел открытым.
— Изнутри? — спросил Калвин Басс. — И кто выходит?
Парень покачал головой, все еще не отрываясь от телефона:
— Никто. Пока никто.
Джимми Епископ схватил с полки полевой бинокль и навел его на «Реджис 753».
Вот она! Темная черта над крылом. Черный шов — как рана на боку самолета.
Во рту у Джимми пересохло. При открытии самолетный люк сначала чуть выдвигается наружу, а потом, поворачиваясь на шарнире, уходит вглубь и откидывается к внутренней стене. То есть, строго говоря, все, что произошло, — это разгерметизация. Сам люк еще не открылся.
Епископ положил бинокль на полку и попятился. По какой-то причине рассудок твердил ему, что самое время бежать отсюда со всех ног.
Рулежная дорожка «Фокстрот»
Газоанализаторы и датчики радиации, поднесенные к щели, ничего не показали. Спецназовец, лежа на крыле, с помощью длинного изогнутого шеста смог приоткрыть крышку люка еще на несколько сантиметров. Два других спецназовца прикрывали его с летного поля, держа люк на прицеле. В щель просунули параболический микрофон, который донес множество звуков: чириканье, прерывистые гудки, мелодии рингтонов, — звонки на мобильные телефоны пассажиров оставались без ответа. Рингтоны звучали жутко и жалобно, как робкие сигналы бедствия.
Потом на конец шеста прикрепили зеркало, похожее на увеличенную копию стоматологического инструмента, с помощью которого дантисты осматривают задние зубы. Но увидеть удалось только два откидных сиденья в проходе между салонами. Оба пустовали.
Команды, которые спецназовец прокричал в портативный мегафон, не принесли результатов. Самолет оставался безответен: ни проблеска света, ни малейшего движения, ничего…
Два офицера спецподразделения, одетые в кевларовую броню, сошли с рулежной дорожки, чтобы посовещаться. Они внимательно рассмотрели схему самолета. Пассажиры сидели в нем по десять в ряд: три кресла у одного борта, три — у другого, четыре — в центральной части. В самолете было тесно, поэтому спецназовцы, готовясь к ближнему бою, сменили штурмовые винтовки «Хеклер-Кох» на более компактные пистолеты «Глок-17». Они прицепили к поясу баллончики с «мейсом», пластиковые наручники и патронные сумки с дополнительными обоймами, надели шлемы, снабженные противогазными масками, радиопередатчиками и приборами ночного видения, а поверх шлемов прикрепили крохотные — размером с ватную палочку — видеокамеры с пассивными инфракрасными объективами.
По выдвижной лестнице офицеры поднялись на крыло, подошли к люку и распластались по обшивке по обе его стороны. Один спецназовец ногой втолкнул дверь — она, повернувшись на шарнире, отъехала к внутренней стене, — после чего кубарем вкатился в самолет и замер на корточках у перегородки салона. Его партнер нырнул в люк следом. Из мегафона раздалось предупреждение: «Всем, кто находится на борту «Реджис семьсот пятьдесят три». К вам обращаются представители Управления нью-йоркских портов. Мы входим в самолет. Ради вашей безопасности, пожалуйста, оставайтесь на местах. Руки, сплетя пальцы, положите на голову».
Спецназовец, вошедший первым, вжался спиной в перегородку и прислушался. Его маска заглушала звуки, превращая их в неясный шум, словно бы он находился под стеклянным колпаком. Никакого движения офицер не улавливал. Он опустил на глаза прибор ночного видения, и внутренности самолета окрасились в горохово-зеленый цвет. Спецназовец кивнул напарнику, снял «Глок» с предохранителя и на счет «три» вошел в салон.
Эфраим Гудуэдер не мог сказать, то ли сирена донеслась с улицы — иначе говоря, была реальной, — то ли она входила в саундтрек видеоигры, в которую он играл со своим сыном Заком.
— Почему ты все время убиваешь меня? — спросил Эф.
Рыжеволосый мальчуган пожал плечами, будто в вопросе не было ни малейшего смысла.
— В этом же вся игра, папа.
Телевизор стоял рядом с большим, выходящим на запад окном — без сомнения, главной достопримечательностью маленькой квартирки на втором этаже дома у южной границы Чайнатауна. На кофейном столике валялись вскрытые контейнеры с китайской едой, пакет с комиксами из магазина «Форбидден планет», мобильник Эфа и мобильник Зака; на нем же покоились и пахучие ноги самого Зака.
Игровая приставка была совсем новая — Эф приобрел эту забаву, имея в виду, конечно же, сына. Бабушка Эфа когда-то начисто выскребала половинку апельсина, готовя сок для внука, вот и сам Эф старался выжать максимум веселья и доброты из того ограниченного времени, которое он мог провести с Заком. Эфраим души не чаял в своем единственном сыне. Зак был для него то же, что воздух, вода или пища, и всякий раз, когда представлялась такая возможность, он должен был надышаться, напиться и наесться до отвала; однако иной раз за неделю они перезванивались только раз или два, и тогда Эфу казалось, что неделя прошла без солнца.
— Что за черт! — Эф ткнул пальцем в беспроводной контроллер — совсем чужеродное для него устройство — и опять нажал не ту кнопку. Его солдат ткнулся носом в землю. — По крайней мере позволь мне хотя бы встать.
— Слишком поздно. Ты снова убит.
