— Тоже верно.
— Я ничего не имею против, — сказала она напрямик и улыбнулась.
— Я в принципе тоже.
— Что ж мы тогда здесь сидим? Пойдемте, там наверняка, спокойнее.
— Не смею вам возражать. Как насчет глотка вина на сон грядущий?
— Всегда пожалуйста.
Я встал и пошел к буфету, где обслуга с измученными лицами стояла в кучке и о чем-то шепталась между собой. Я ушел от стойки с двумя бутылками красного вина. Вино было французское, и стоило довольно дорого. Бокалы я тоже прихватил, расплатился и вместе с Ритой вышел из неуютного помещения.
Я, как пьяный, шел по коридору, а Риту это забавляло. Она шла прямо, не качаясь, что при ее профессии было неудивительно. Моя каюта находилась почти в самом конце коридора. Из соседнего помещения раздались звуки, которые мне совсем не понравились. Там, очевидно, кого-то рвало. Я отпер дверь и пропустил Риту вперед, в узкое пространство каюты. Помещение было действительно невелико, но постели находились отдельно друг от друга. Привинченный столик, ровно как и два крепко привинченных стула, тоже находились в каюте. В каюте был даже небольшой шкаф. Лампочка под потолком напоминала крышку унитаза. Ее свет доставал даже до маленького оконца. Это был не иллюминатор, а квадратное окошко, которое, наверное, можно было бы закрыть двумя ладонями.
Я выглянул наружу. Обе бутылки находились в это время на постели, где Рита уже уселась, попробовала матрас и осталась им очень довольна. За окном бушевало море. Светлые гребни волн были покрыты пушистой пеной. Паром тяжело раскачивался, но справлялся со своим делом.
— У вас есть открывалка, Джон?
— Минуточку, сейчас я все улажу.
У меня был перочинный нож со штопором.
Рита сняла свою куртку. Под ней оказалась толстая спортивная фуфайка белого цвета. Примерно там, где вздымались выпуклости обеих грудей, были вышиты фрукты: груши, яблоки, клубника и черешня. Как говорят, тутти-фрутти…
Длинные рейтузы она снимать не стала, потому что в каюте было не очень тепло. Мы подняли стаканы для воды и чокнулись ими.
— За что пьем, Джон? — спросила Рита.
— Понятия не имею.
— Предлагаю выпить за Дору и за то, чтобы это расследование не стоило нам жизни.
Я поглядел на нее поверх стакана.
— Крута вы, Рита. Не очень-то церемонитесь.
— Такова уж я есть. Я ненавижу всякие недомолвки, если вы меня понимаете.
Конечно, я ее понимал. Даже слишком хорошо понимал, если учитывать то, как она смотрела. Затем я попытался перевести разговор к определенной теме. Мне просто хотелось побольше узнать об этой загадочной Доре, но Рита не стала поддерживать разговор. Она либо давала ответы в одно-два слова, либо вообще не реагировала на вопросы. Бутылку вина мы выпили. Потом Рита сменила место, сначала она села на край постели, потом откинулась назад и улеглась во всю длину.
— Вы устали? — спросил я.
— Немного. Вино вы принесли довольно крепкое.
— Оно помогает от качки.
— Надеюсь.
Мне тоже хотелось спать. Я снял ботинки, потом улегся на свое место, повернулся на спину и стал смотреть на серый потолок каюты.
— Вы спите, Джон?
— Нет.
— Тогда вы думаете?
— Верно.
До меня донесся смех.
— Могу себе представить, что вы обо мне думаете. Вы не можете составить определенного мнения, не так ли?
— Не стану возражать.
Она приподнялась и повернула голову влево. Теперь она смотрела прямо на меня.
— Скажите честно, что вам, собственно, во мне не нравится?
— В вас лично я ничего предосудительного не нахожу.
Она сняла ленту с волос и высвободила всю копну.
— Я просто думаю о том, чем вы занимаетесь. Говоря проще, ваша деятельность мне кажется несколько необычной.
— Мне надо это знать, Джон. Мне просто нужно знать, что там с этой массой, и какова тайна, связанная с прошлым Доры.
— Вы думаете о четырех женщинах?
— Да, черт побери. Они играют решающую роль. Они еще живы. И Дора, наверняка, покинула их не без причины. Если мы узнаем причину, мы сможем приблизиться к решению этой проблемы.
— Из вас бы получился сотрудник полиции.
— Спасибо, моя работа мне нравится. Ну, что вы на это скажете?
Я зевнул.
— Собственно, ничего. Я привык предоставлять событиям развиваться самим по себе.
— Гм, — произнесла Рита через некоторое время, — относитесь ли вы так же и к тем вещам, которые мы можем понять рассудком? Я имею в виду некоторые сверхъестественные события, если вы хотите такую осторожную формулировку.
— Именно это.
— Но вы знаете, что такие вещи существуют.
— На них я специализируюсь.
— Дора, наверное, это знала, Джон.
Разговор увядал на глазах. Несмотря на то, что паром беспорядочно кидало и качало, я заснул, как бы провалившись в какую-то бездонную яму. Я забыл и волны, и корабль, и эту длинную ночь.
Неожиданно все вернулось, потому что кто-то задвигался рядом и прижался ко мне. Я вновь выплыл из глубины своего сна, открыл глаза и увидел над собой лицо моей соседки.
— В чем дело, Рита?
— Мне холодно.
Я совсем проснулся, в горле у меня пересохло. Я провел рукой по ее коже.
— Неудивительно, что тебе холодно, когда на тебе так мало надето.
И вскоре мы начали раскачиваться вместе, подлаживаясь под ритм движения корабля. Можно же себя время от времени почувствовать человеком?
* * *
В Лондоне тоже была ночь. Стояла темнота, ветер немного усилился. Он поднимал в воздух тучи снежинок, пронося их над гигантским городом, над Темзой. Ночью это никому не мешало, и могло стать помехой лишь для тех, кто в это время по делам службы был в пути.
«Мы работаем в любую погоду» — вот идеальный рекламный девиз для Скотланд-Ярда. Работа действительно велась 24 часа в сутки, и не играло никакой роли, в каком отделе вы работаете.
Лаборатории тоже не пустовали. Нередко анализы или экспертизы приходилось срочно заканчивать к определенному сроку. Свет не горел только в нескольких помещениях. Там же, где хранилась масса, осталось непогашенным лишь слабое ночное освещение. Было все-таки довольно светло, и сквозь стекла шкафа проникало достаточно света, чтобы было видно сосуд с поврежденной крышкой. Масса еще не начала двигаться дальше. Пока она оставалась внутри банки и слабо отсвечивала желтовато-красным светом под скользящими по ее поверхности лучами. В этих лучах были видны небольшие пузырьки, образовавшиеся на поверхности и не скрывшиеся в глубине.
Снадобье оставалось неподвижным, но в его глубине таилась энергия, которая не собиралась успокаиваться.
