III
Мертвецы стали здороваться с усопшим из Кельвана, спрашивать об общих родственниках, видно было, что все они с ним дружны. Усопший был высоким и полным краснолицым мужчиной с голубыми глазами, густыми рыжими бровями, слегка вздернутым носом, длинными обвислыми усами; руки у него были короткие, как у людей, принадлежащих к судейскому сословию, одет он был в строгий черный камзол, застегнутый на груди золотой булавкой, на голове — сильно напудренный белый парик. Новопреставленный поцеловал руку мадам де Сен-Васс и сел на то место, которое занимала тень Ги Черт Побери. Разумеется, он сел не на тень: прежде Куленкур взял Ги в ладони и поднял его на сетку над передним сиденьем, где уже стояла корзина доктора Сабата. И слуга дьявола продолжал клацать зубами уже наверху. Усопшего из Кельвана время от времени передергивало, словно в спине у него распрямлялась пружина, такое движение бывает при нервном тике или икоте. Судя по всему, он был рад, что оказался в такой приятной компании. Взглянув на музыканта, улыбнулся:
— A-а, вот и музыкант из Понтиви! Знаю, знаю, я изрядно напугал вас тем, что завещал вам сад на холме над рекой, и теперь вы мой должник, придется вам ехать с нами, чтобы сыграть траурный марш на моих похоронах.
— Но прежде нам надо побывать во многих других местах, — сказал нотариус из Дорна.
— Трогай, Мамер! — скомандовал Куленкур. — На кладбище у города Кернаскледен.
Музыкант и в самом деле не знал, что думать обо всем происходящем, иногда даже подозревал, не попал ли он в компанию шутников из Нанта. Мадам де Сен-Васс обмахивалась веером из каких-то перьев, а господин де Нанси вытащил из внутреннего кармана камзола шелковый шнурок длиной в полторы вары[10] и принялся вязать замысловатые узлы; чем сложней и путаней они казались, тем быстрей он мог их развязать, потянув за один конец. Доктор Сабат извлек из жилетного кармана (а жилет на нем был голубой в красную полоску) золотые часы и поднес их к уху.
— Как я вижу, господин доктор Сабат, вы еще не свыклись со своим положением бродячего мертвеца и упорствуете в привычке смотреть на часы, проверять, не остановились ли, и заводить когда положено; а ведь одно из неудобств нашего положения заключается как раз в том, что мы не можем следить за ходом времени и считать проходящие часы, — заметил нотариус.
— А я так даже и не знаю, когда привыкну к такому существованию, — отозвался усопший из Кельвана, — я ведь совсем еще новичок в этом деле.
— А как это с вами случилось? — спросила мадам де Сен-Васс, бросив на дворянина из Кельвана один из своих мимолетных насмешливых взглядов, и ее несравненные глаза полыхнули изумрудным пламенем.
Мадам де Сен-Васс была действительно очень красивой женщиной: белоснежная кожа, очаровательный изгиб алых губ, мерно вздымающаяся пышная грудь, белизну которой лишь подчеркивали голубоватые прожилки; две красные пуговицы на голубом капоте казались каплями крови. Музыкант не мог оторвать от нее глаз.
— А было так, — ответил дворянин из Кельвана. — Договорились, что я поеду в Нант, зайду в лавку мадам Круаза и спрошу, как поживает капитан Керне. Мадам Круаза вручит мне золотую черепаху, у которой в брюшке яд. Мне терять было нечего, я согласился. Но этот яд в черепахе оказался вроде сладкого дурманящего меда. Был у меня охотничий пес, спаниель по кличке Гарсон, очень хорошо выученный, но он уже ослеп от старости, только и мог, что спать у плиты на кухне или на солнцепеке во дворе. Чего ж не попробовать? Я позвал пса ласковым голосом, как звал когда-то на охоту, и он приковылял ко мне, положил морду на колени; но потом каким-то чутьем угадал, чтó я собираюсь с ним сделать: стоило мне взять черепаху, как он кинулся прочь и залаял. Тогда я снова его позвал, он, скуля, приполз на брюхе… Я положил черепаху ему на голову, он затих и стал лизать мне руку. Полизал-полизал и околел.
Нет, это слишком легкая смерть, все равно что уснуть. А мне не это было нужно. Я хотел, чтобы недруг мой умер лютой смертью. Больше всего мне хотелось услышать, как с кровати на пол будет капать его кровь: кап, кап, кап — словно стучит капель, падающая с крыш, когда моросит. Мне надо было убедиться в его смерти, увидеть, как мой датский дог будет слизывать его кровь с пола, — вот чего мне хотелось. А убить с помощью черепахи — это слишком легко и просто. Прийти и сказать: «Погляди, какую брошь я купил в Нанте!» Потом вложить черепаху ему в руку, и не успеет он прочесть надпись на спине черепахи, как умрет, сам того не заметив. Нет, он должен был знать, что умирает, свыкнуться с мыслью о смерти, как свыкается с ней больной неизлечимой болезнью или стоящий на скале олень, окруженный сворой разъяренных псов. Сначала я выстрелил ему в рот. После этого он не мог уже ничего сказать, не мог позвать на помощь своих тайных подручных, своих воронов. Изо рта его текла теплая, густая кровь. Он попробовал встать, и тогда я выстрелил ему в грудь. Не спеша перезарядил оба пистолета. В третий раз я выстрелил ему в живот. Он стонал, задыхался. Тут и кровь начала капать на пол. Будто капель: кап, кап, кап… Я свистнул дога, скомандовал: «Ко мне, Гарсон! Быстро!» И пес с удовольствием лизал теплую кровь. Но враг мой все не умирал — стонал, хрипел, мычал, как бык. Последний выстрел — в сердце. Вот теперь он был мертв. Мертв? Нет, он еще остался живым в зеркале платяного шкафа! И заговорил со мной без всякой злобы, скорей насмешливо: «Ты был дерзок, но не так уж умен. Ведь после меня — твой черед. И завтра ты умрешь. Те годы, которые ты еще мог бы прожить, если бы не совершил эту глупость, будешь скитаться по здешним местам. Я пошлю к тебе целую компанию, которую собрал в Байе». А мне уже было все равно. Разве я не видел, как он умер? Разве Гарсон не лизал его кровь? Разве не слышал я, как падали на пол капли его крови: кап, кап, кап?.. Разве не его тело быстро разлагалось на постели и уже начало вонять? Из дыры в полу возле кровати вылезла крыса, забралась на подушку и стала грызть лицо мертвеца. Но тут зеркало треснуло и рассыпалось. Крыса убежала. Кровать была уже пуста, но Гарсон продолжал слизывать с пола кровь. А наутро следующего дня я умер.
— Видно, дурной это был знак, когда нечистый показался в зеркале! — заметил доктор Сабат.
— Господин музыкант! — сказал Куленкур, — Не могли бы вы сыграть тот самый марш, который репетировали к похоронам дворянина из Кельвана? Повеселите нас, ведь дорога длинная.
Музыкант был ошеломлен событиями этого туманного утра, встречей с такой необыкновенной компанией и рассказом усопшего дворянина из Кельвана. Но машинально повиновался полковнику Куленкуру, вынул бомбардин из футляра, приложил мундштук к губам, и из трубы полились звуки траурного марша:
