Дэвид знал, что тогда произойдет.
Каскад ударов — и старик повалится наземь, как мешок с углем. Для человека его возраста шок от удара может оказаться смертельным.
— Возьми... эту... сраную... сигарету... а?
Лицо парня было таким белым, что татуированные капли крови у него на щеке, казалось, выступают на белизне кожи, как синие камешки.
Дэвид повернулся, чтобы легче было оттолкнуться от сиденья. Он не чувствовал ни малейшего желания делать то, что, возможно, придется сделать в следующую минуту. Но он не мог просто сидеть и смотреть, как старика превращают в грушу для бокса.
— Возьми. — Громила поднес сигарету еще ближе к старику. Дэвиду было видно, как парень сжимает кулаки, как с вытатуированных кинжалов капает кровь.
— Билеты из Уитби... ваши билеты из Уитби, пожалуйста. Это разрушило чары. Старик оглянулся на кондуктора, плотного человека лет сорока пяти.
— Я попросил этого молодого человека прекратить курить, — наставительным тоном проговорил старик.
— Вагон для некурящих, сынок, — беспечно отозвался кондуктор.
— Я заплатил за билет, — буркнул парень.
— Однажды я заплатил за картинку с Эйфелевой башней, но это не дает мне право в ней поселиться. — В голосе кондуктора не слышалось ни малейшей заинтересованности. Обычная рутина.
— А я хочу покурить.
— Курить можно в соседнем вагоне.
Кондуктор легко со всем разобрался. Во всем его облике не было ни намека на провокацию, только желание помочь. Парень встал, стянул с багажной сетки над сиденьем дорожную сумку и, тяжело ступая, направился в соседний вагон.
После того как он ушел, а кондуктор двинулся дальше по вагонам, старик весело сказал пожилым дамам:
— Прошу прощения за произошедшее. Но его надо было остановить.
После чего с улыбкой человека, восстановившего справедливость, он сел и принялся удовлетворенно глядеть в окно.
Холмы становились все выше. Небо темнело. На реке Леппинг, там, где она пробегала по порогам, вспыхивали пятна белой пены.
Громила дважды возвращался в вагон. Протопав к старику, он заявил:
— Твоя рожа вот где у меня сидит. — Только для того, чтобы вернуться пять минут спустя.
— Я твое лицо запомню. Вот здесь оно засело.
Он ткнул пальцем себе в бритый висок, а затем вновь ушел в вагон для курящих.
Когда он вернется в третий раз, он поколотит старика, подумал Дэвид. И что теперь? Предупредить кондуктора?
Но прежде чем он успел найти ответ, за окном замелькали кирпичные дома, поезд замедлил ход, и Дэвид, вздохнув облегченно, сообразил, что они прибыли в Леппингтон. Он специально замешкался, позволяя старику встать первым, а потом пошел сразу вслед за ним, чтобы стать живым препятствием между стариком и парнем на случай, если громила бросится по проходу с явным намерением измочалить старикана.
Как оказалось, волноваться было нечего. Через окно Дэвид увидел, как парень яростно шагает по платформе — прочь.
Сняв дорожную сумку с багажной сетки, Дэвид ступил с подножки поезда в Леппингтон — в город, носящий его имя. Тут он на мгновение остановился, чтобы посмотреть на вокзальную вывеску:
ЛЕППИНГТОН
Одинокая вывеска оказалась просто прибитой к столбу доской с буквами. Столб, в свою очередь, был вбит в бетонный блок там, где платформа упиралась в заграждение. Только сейчас Дэвид осознал, что если он и ожидал испытать какое-то благоговение, ступив на землю своих предков, то его ждало разочарование. Вокзал Леппингтона был безвкусным зданием из красного кирпича. Закинув сумку на плечо и уже повернувшись к выходу, Дэвид увидел, как над крышами парит, спускаясь, крупный ворон. Черная, как будто вырезанная из куска угля, птица приземлилась на вокзальную вывеску прямо над словом «ЛЕППИНГТОН». Мгновение она балансировала на доске, цепляясь за нее длинными, кривыми когтями. Огромные черные крылья взмахнули несколько раз, пока птица не обрела равновесие.
Распахнув гигантские крылья, ворон устремил яркие, как драгоценные камни, глаза на Дэвида и неподвижным взглядом уставился в лицо приезжего. Точно спустился с небес, чтобы посмотреть на Дэвида поближе, удостовериться в том, кто это. Желтый клюв раскрылся, чтобы испустить на удивление громкий крик. Почти тут же гигантские крылья снова забились. Причем с такой силой, что поднятый ими ветер погнал по платформе клочки бумаги. А затем птица медленно взмыла над крышами, длинные черные крылья с силой, но неспешно разгоняли воздух.
Ну что ж, надо думать, это воплощение кого-то из предков явилось приветствовать мое возвращение, с улыбкой сказал себе Дэвид. Мысль легковесная, если не сказать непочтительная. По крайней мере ему хотелось так считать. Но шагая к выходу, он видел, как птица все еще кружит в небе над вокзалом, и не мог избавиться от ощущения, что она наблюдает за ним. Как будто ей любопытно, с чего это последний сын Леппингтонов вернулся в город своих отцов? И что он станет делать дальше?
Дэвид Леппингтон стоял на ступенях вокзала. В вышине широкими кругами парил ворон. Поблескивающие глаза птицы, без сомнения, следили за каждым его движением.
Это твое королевство, Дэвид. ЛЕППИНГТОН. Город у тебя в крови, думал он.
Ну уж нет, беспечно ответил он внутреннему голосу. Я двадцать лет в глаза его не видел.
Леппингтон — твое королевство. Правь им мудро, запомни урок.
А как увидишь большого дракона, беги со всех ног, добавил он в рифму вторую совсем уж непочтительную строку. Но голос, произнесший у него в голове начальные слова, был почему-то стариковским. Казалось, он вспоминал, как кто-то очень серьезно произносит эти слова, как будто жизненно важно, чтобы слушатель запомнил их.
А, ладно, я дома, думал Дэвид, теперь уже безо всякого почтения. И где же мои подданные? Почему меня никто не встречает?
Со ступеней, ведущих к дверям вокзала, он оглядел рыночную площадь. Если это были его подданные, то они и виду не подали, что заметили возвращение короля. Меж дюжины прилавков, расставленных в глубине площади, лениво бродили покупатели — большинство весьма преклонных лет. Площадь замыкал ряд викторианских зданий: библиотека, полдюжины магазинчиков, какое-то заведение под названием «Купальни». Надо всем этим возвышался «Городской герб» — четырехэтажное чудовище в псевдоготическом стиле с остроконечными башнями по углам. Над его крышей на ломте синюшного неба, как на жердочке, примостилась темная с прозеленью туча. По туче скользила черная птица: ворон поднялся так высоко, что казался не более чем темным пятнышком.
