На обоих – на Энди и Пенни – были темные очки с круглыми стеклами, защищавшие глаза от пульсирующего клубного света. Но в отличие от некоторых прежних подруг Энди, Пенни в общем-то не пыталась ему подражать.
Она наблюдала за танцором: он завертелся, крутанул бедрами, вскинул руку в жизнерадостном heil,[6] как делают поклонники диско; полы его белого пиджака взвились, обнаружив алую подкладку. На его холодном красивом лице застыл сосредоточенный оскал.
Разве мог Энди не обратить внимания на другого живого мертвеца? К тому же на такого.
По крайней мере присутствие танцующего парня означало, что эта ночь прошла не совсем зря. До сих пор все шло как обычно: две презентации, три вечеринки и один прием. Одно большое разочарование: Энди надеялся привести Миз Лиллиан, мамашу президента, на прием в честь принцессы Ашраф, сестры-двойняшки иранского шаха, но в Белом Доме об этом пронюхали, и план провалился. Люси Арназ, прежняя пассия Энди, вряд ли могла ее заменить, и Пенни была вынуждена весь вечер пробеседовать с этой несчастной девушкой, о которой прежде никогда даже не слыхала, – в то время как Энди молчаливо замкнулся в себе, что большинство публики восприняло как тщательно продуманную позу. На самом же деле он просто-напросто дулся. Принцесса, этот бесценный бриллиант в ожерелье одного из немногих еще уцелевших родов вампирской аристократии, в тот день явно встала не с той ноги или, возможно, была встревожена неприятностями своего царственного брата, который как раз возвратился домой в окружение исламских фанатиков, громко выражавших желание посадить его на кол.
В автомобиле, по пути из «Чайных», где проходила вечеринка Бианки Джаггер, в Галерею фотографии, на вернисаж Л. Б. Джеффриза, Палома Пикассо довольно занудно принялась трендеть о тонизирующих свойствах человеческой крови и о том, как она полезна в качестве крема для лица. Пенни с радостью разъяснила бы этой тепленькой безмозглой кукле, как глупо с ее стороны рассуждать о вещах, о которых она не имеет ни малейшего понятия, но Энди и без того уже был холоден со своей верной спутницей-вампиршей, так что не стоило подкалывать в его присутствии такую известную персону, хотя Пенни никак не могла взять в толк, чем, собственно, дочка художника известна, – ведь она неизбежно наследовала его имя на ярмарке тщеславия.
У Бианки Энди показалось, что он раскусил интрижку Дэвида Боуи с Катрин Денев, Но эта парочка оказалась гораздо менее интересной, чем можно было подумать, – еще одно разочарование.
Боб Колачелло, редактор журнала «Интервью» и посредник между Энди и представителями династии Пехлеви, принялся болтать о том, как прекрасно держится принцесса, и пытался уломать его, чтобы он принял участие в выставке в новом Музее современного искусства, который был открыт шахом в Тегеране. Пенни показалось, что Энди эта идея не понравилась: видимо, он рассудил – и вполне справедливо, – что негоже связываться с тем, кто стоит на пороге краха. Энди старательно избегал Боба – следовательно, все присутствующие делали то же самое. Он пришел в восторг, узнав от Пенни, что эту старую школьную пытку называют «послать в Ковентри», – от этого она показалась ему еще более смешной, и оттого действенной. В болтовне Боба слышалась отчаянная обида, но он сам был всему виной, и Пенни ничуть его не жалела.
В Галерее фотографии, в окружении снятых крупным планом солдатских сирот и разоренных азиатских селений, Энди вдруг обуял очередной приступ любопытства, и он учинил Пенни допрос об Оскаре Уайльде. Каким он был, вправду ли он всегда жил припеваючи, испугался ли он, когда над ним вдруг сгустились тучи, сколько он зарабатывал, насколько он был знаменит на самом деле, узнавали ли его повсюду, куда бы он ни пошел? Теперь, почти сотню лет спустя, Уайльда она помнила хуже, чем многих других, с кем общалась в 1880-е. Поэт, как и она сама, принадлежал к первому поколению современных новорожденных вампиров. Он был одним из тех, кто после обращения протянул не более десяти лет, пожранный изнутри болезнью, полученной еще в бытность тепленьким. Пенни не любила вспоминать о пережитых ею современниках. Но Энди настаивал, приставал, и она была вынуждена выдавать анекдоты и афоризмы – лишь бы он угомонился. Она даже сказала Энди, что он напоминает ей Оскара, что отчасти было правдой. Пенни боялась перейти из разряда «супер» в разряд «отстой», за чем логически следовало изгнание в кромешную тьму.
Всю свою жизнь – всю свою вторую жизнь – она добровольно провела в тени целой вереницы деспотов. Сама она полагала, что казнит себя за грехи. Даже от Энди это не укрылось: на «Фабрике» ее звали Пенни Епитимья или Покаянная Пенни. И все же, сходя с ума по титулам и прочим дворянским атрибутам, чужакам Энди обычно представлял ее как Пенелопу Черчвард, леди Годалминг. Она никогда не была супругой лорда Годалминга (впрочем, ничьей вообще), но Артур Холмвуд был ее Темным Отцом, а некоторые вампиры-аристократы действительно передавали титулы своим потомкам.
Она была не первой английской розой, распустившейся в саду Энди. Ей говорили, что она похожа на модель Джейн Форт, которая снималась у него в фильмах. Пенни отлично знала, что стала для Энди «девушкой года» только после того, как Кэтрин Гинесс покинула «Фабрику», чтобы стать леди Нидпат. Впрочем, у нее было неоспоримое преимущество перед предшественницами – вечная молодость. И как «девушка года», она была обязана сопровождать его по вечерам и в значительной степени брать на себя организационные и светские хлопоты, связанные с деятельностью «Фабрики», «Энди Уорхол Интерпрайзиз, Инкорпорейтед». Эти обязанности были привычны ей еще с Викторианской эпохи, когда женщина должна была играть роль «домашнего ангела», и с ночного периода ее жизни, когда она была последней хозяйкой замка Дракулы. Она даже неплохо справлялась с финансами.
Пенни потягивала кровь, нацеженную из какого-то местного повара или официанта, который «на самом деле» был актером или моделью. Энди к своему напитку не притронулся, как и всегда. Кровь, налитая в стакан, не вызывала у него доверия, и никто никогда не видел, как он кормится. Пенни даже подозревала в нем вегетарианца. Сейчас две красные точки, блестящие за темными очками, были четко нацелены. Он продолжал наблюдать за танцором.
Впрочем, вампир в белом костюме завладел и ее вниманием. На долю секунды ей показалось, что это он, вернувшийся, несмотря ни на что, юный и смертельно опасный, полный решимости осуществить кровавую месть.
И она выдохнула имя: «Дракула».
Острый слух Энди уловил его даже сквозь жуткую какофонию, которая нынче зовется музыкой. Это было одно из немногих имен, неизменно пробуждавших в нем интерес.
