Похоже, Этрих не удивился. Быстрым взглядом он обвел местность, чтобы проверить, не ошибается ли он. Не ошибался — модель исчезла. И только тогда тень тревоги появилась на его лице. Пес не ошибся — назревала настоящая беда.
— Хитцель!
Собака умолкла на мгновение, а потом снова залаяла.
— Прекрати! Пошли, нам пора.
Этрих прикоснулся к собачьей макушке. А потом зашагал назад, к своей машине, со всей скоростью, на какую только был способен. Он еще не совсем поправился и потому не мог бежать. А ему хотелось.
* * *
В двухстах ярдах позади них в густом лесу стоял другой человек с собакой. Звали его Джон Фланнери. Был он дороден и, пожалуй, низковат. Носил аккуратно подстриженную бороду цвета соли с перцем. Люди иногда отпускали замечания о его сходстве с поздними фотографиями Хемингуэя. Фланнери всегда приятно было это слышать. Хемингуэя он не читал, но его личность ему импонировала.
Сегодня на нем была новехонькая голубая футболка, не заправленная за пояс новехоньких бежевых шортов со множеством карманов. Странно, но он был бос, хотя и стоял на лесной почве, где полно всяких колючих и острых штук.
Собака, громадный датский дог, белая в черных пятнах, как промокашка в чернилах, звалась Любой. У нее были голубые глаза, и она неподвижно стояла рядом с Фланнери. Присутствие этих двоих и заставило собаку Этриха залаять. Интересно, что Хитцель их почуял, но перепутал направление. Этрих ничего не увидел, когда посмотрел туда, куда лаял пес, потому что там ничего и не было. Фланнери и Люба стояли далеко позади них и бесстрастно наблюдали, как двое других зашагали прочь и наконец скрылись из виду. Фланнери обеими руками держал игрушечный самолет Этриха. Он был абсолютно цел и выглядел так, словно его только что вынули из коробки.
Когда другие ушли, Фланнери повернулся лицом к лесу и поднял руку высоко над головой. Неуловимым движением запястья он послал самолет в самую гущу деревьев.
Вопреки всем законам логики и тяготения тот оставался в воздухе целых двадцать минут. Даже когда ветер вокруг них совсем стих, самолетик продолжал лететь через лес, — он огибал древесные стволы, подныривал или пролетал над огромными цепкими сучьями, которые при нормальном положении вещей ни за что не пропустили бы его. Самолет пролетал прямо рядом с ними. Он словно дразнил их, закладывая петли и внезапно уходя в сторону, чтобы избежать столкновений, которые непременно должны были произойти, но никак не происходили.
Немного погодя Фланнери и Люба сели на землю, чтобы полюбоваться представлением. Человек то и дело спокойным дружеским тоном обращался к собаке. Та смотрела на него так, словно понимала каждое слово.
В какой-то миг Фланнери вскинул руку. Деревянный самолетик тут же замер в пятнадцати футах над землей, подле могучего каштана, который хлопал ладошками желто-зеленых листьев. В полутора милях от них Этрих уже завел свою машину и отъезжал прочь. Фланнери кивнул головой и впервые за все время улыбнулся, точно ждал этого хруста гравия под колесами отъезжающего автомобиля, донесшегося со стоянки. Его рука упала, и самолетик полетел дальше.
— Похоже, все идет как надо, но расслабляться пока рано. Одна ласточка весны не делает, — сказал Джон Фланнери вслух.
Пословицы были его страстью. Он запоминал их целыми томами, и на любой случай у него находилась своя. Неожиданно ему на память пришла еще одна. Откусить легко, да проглотить трудно — подавишься. Поразмыслив над ней с минуту, он вдруг просиял улыбкой. Ведь этим можно воспользоваться. Черт побери, верно! Воспользоваться прямо сейчас и навсегда отравить жизнь Винсента Этриха.
Он приподнял подбородок, нацелив его туда, где парил самолет. Тот развернулся на сто восемьдесят градусов. Точно ожидая инструкций, он помешкал секунду-другую и полетел прочь. Прочь из леса, прочь от деревьев, прочь от Фланнери и от собаки Любы, самолет летел навстречу Этриху и его псу, навстречу Изабелле Нойкор, их нерожденному ребенку и тому горю, которое на них скоро свалится. Сегодня для них настал первый день конца. Даже Джон Фланнери, хотите верьте, хотите нет, немного сочувствовал бедолагам.
* * *
— Так как же умер Хейден?
Откинувшись на спинку стула, Флора Воэн скрестила на груди руки.
— Отчего это я не слышу печали в твоем вопросе, Лени?
Лени закатила глаза и ответила за всех:
— Потому что, когда Саймон хотел трахнуть какую-нибудь женщину, то говорил ей, что ему недолго осталось жить, и она из жалости ложилась с ним в постель. Так было со мной, так было и с тобой. И мне наплевать, если он сдох.
Флора кивнула и улыбнулась.
— Как дипломатично выражается наша Лени, не правда ли? Ее бы послом в какую-нибудь опасную страну отправить. Третья мировая началась бы через полчаса. «Мистер президент, ваша внешняя политика дерьмо. Очевидно, что вы либо ничего не смыслите в своем деле, либо у вас маленький член, и вы таким образом самоутверждаетесь».
— Мы не обо мне говорим. Как умер Саймон?
Флора глотнула воды и показала на стакан.
— В автомойке.
Ответ оказался настолько неожиданным, что все три, не сговариваясь, снова расхохотались.
— Нет, правда, как?
— Именно так. Мне сказала Сабина Баар-Бааренфельс. Саймон умер на автомойке в Лос-Анджелесе. Пока мыли его машину, у него отказало сердце.
Жизнь иногда подбрасывает ответы такие странные, хотя и удовлетворительные, что остается только в затылке чесать да рот разевать от удивления.
Саймон несколько лет гонялся за Изабеллой, он перепробовал на ней все известные ему способы затащить женщину в постель. Обычно соблазнение давалось ему легко, в этом он был настоящим профи. В ход шло все — любовь, смерть, любые уловки в самых разнообразных и многочисленных комбинациях. К его несказанному огорчению, ни одна из них не сработала. Когда они встречались, Изабелла бывала очаровательна, забавна, с ней было интересно, но всякий раз она видела все уловки Саймона насквозь. И с неизменной улыбкой останавливала его за милю от постели. Все это пронеслось в ее памяти, пока она смотрела на Флору Воэн и переваривала известие о смерти Саймона.
— А что он делал в Лос-Анджелесе? — Вопрос Лени растопил ледок, которым уже начала обрастать пауза.
— Какая разница? Но знаете, что меня больше всего раздражает? Что меня по-настоящему бесит? То, что теперь, когда мерзавец сдох, я вспоминаю о нем только хорошее. Например, как он однажды принес мне букет лилий, или как в другой раз мы с ним все утро валялись в постели и ели шоколад. А это неправильно, черт возьми. Саймон просто не заслуживает, чтобы о нем хорошо думали, не важно, жив он или мертв. Этой эгоистичной свинье повезло родиться с неотразимой физиономией, только и всего. Но стоило женщине поддаться его чарам, и он начинал с ней обходиться так, как будто она кусок старой жвачки, прилипший к подошве его ботинка.
