Большую часть времени, что я прожил у родственницы, квартира оставалась в моем единоличном распоряжении. При желании можно было творить какой угодно произвол — хоть устраивать вечеринки, хоть водить каждый вечер девчонок. В новой школе я один располагал такой роскошной, к тому же свободной жилплощадью, поэтому несколько прецедентов, как говорится, имели место быть. Однокашники обращались ко мне с предложениями собраться и погудеть у меня "на хате"; я частенько соглашался, но при условии, что собравшееся общество будет держаться в рамках приличий. Тетя Эрика относилась ко мне снисходительно, даже слишком, ничего не запрещала и не пыталась меня «воспитывать»; и мне не хотелось отплатить ей, устроив в ее квартире балаган и вертеп. Так что все вечеринки — немногочисленные, впрочем, — проходили тихо и мирно, в духе великосветских собраний. Вообще в новой школе меня почему-то считали этаким мрачноватым романтиком и аристократом, чем-то вроде Чайльд Гарольда, не знаю уж, почему. Может, я со стороны и впрямь выглядел этаким рефлексирующим страдальцем? Но внутри я не ощущал ничего подобного. Разве только внешность моя располагала к таким выводам.
Кстати о внешности. В выпускном классе я вдруг обнаружил, что нравлюсь многим девчонкам. Не сочтите это заявление следствием завышенной самооценки или проявлением нарциссизма; уверяю вас, на самом деле так оно и было. Что находили во мне девушки, оставалось для меня загадкой, поскольку я вовсе не принадлежу к тому типу мачо, которые обычно являются мечтой подавляющего большинства старшеклассниц. Ростом я не вышел, многие девчонки смотрели на меня сверху вниз, даже не вставая на каблуки. Да и сложения я едва ли не хилого; из-за этого и из-за маленького роста выгляжу моложе своих лет; нет у меня ни бугрящихся мышц, ни золотистого загара, ни ослепительной белозубой улыбки. Вот улыбки — особенно, по жизни я мрачноватый тип и всегда был таким. И однако же многие девчонки, глядя на меня, едва ли не облизывались. Честно говоря, мне становилось не по себе, когда замечал их плотоядные взгляды. Периодически я получал записочки с приглашениями пойти в кино, в клуб или еще куда-нибудь. Временами приглашения были весьма настойчивыми. На переменах ко мне подсаживалась какая-нибудь одноклассница и медовым голоском просила объяснить непонятную тему. Но, ей богу, я не делал ничего, чтобы привлечь внимание! Ни одна из наших девчонок мне даже не нравилась. Не знаю почему, всех их я сравнивал с Агни, и сравнение выходило не в их пользу; притом что за все годы нашего с Агни знакомства я не очень-то ею интересовался, а теперь она то и дело всплывала в моих воспоминаниях…
Еще чуть позже я заметил, что интересуются мною не только девчонки. Множество людей, знакомых и не очень, горели желанием пообщаться со мной; то и дело кто-нибудь набивался мне в друзья. Такое всеобщее внимание начинало меня беспокоить. Вы, может быть, скажете: ерунда! кто в восемнадцать лет не хочет нравиться всем? Но я этого не хотел, право же, не хотел. Предпочитая держаться в тени, я желал только оставаться незамеченным. Я старался одеваться как можно более неброско, редко вступал в разговоры, но ничего не помогало. Людей продолжало тянуть ко мне как магнитом, и чем дальше, тем сильнее это становилось заметно. Беспокойство перерастало в панику. Что ни день, вспоминался Лючио с его невероятной харизматичной аурой. Как я боялся стать таким же, как он! Этот страх преследовал меня даже во сне, хотя трудно сказать, в чем именно он выражался. Я с маниакальным упорством принялся сознательно и подчас грубо отталкивать всех, кто пытался со мною сблизиться, и к окончанию школы добился того, что растерял всех новоприобретенных друзей. Сейчас смешно вспоминать об этом, но тогда я вздохнул с облегчением. Значит, ничего сверхъестественного во мне не было, никаких чар. А то ведь я было подумал, что это дает о себе знать моя нечеловеческая кровь…
После окончания школы я не думал долго, куда податься. Повинуясь какому-то наитию, я подал документы на журналистское отделение известного столичного вуза, успешно сдал экзамены и был зачислен на курс. Вообще-то я никогда не собирался стать журналистом и даже не читал периодическую прессу — за исключением игровых и музыкальных журналов. Но то ли я проникся увлеченностью тети Эрики, то ли подсознательно почуял, что благодаря проявившейся способности располагать к себе людей могу добиться на журналистской стезе значительных успехов… не знаю.
Я собрал вещи, сердечно попрощался с тетей Эрикой и отбыл в столицу, где меня ждала комната в студенческом общежитии. На новом месте, ничем не связанный, я мог вести какой угодно образ жизни, тем более что и в денежном плане ничто меня не ограничивало. Будучи несовершеннолетним, я каждый месяц получал от родственницы вполне достаточную сумму денег, которой мог распоряжаться по своему усмотрению. Откуда брались деньги, я знал, конечно, но старался об это не думать. Когда же мне исполнилось восемнадцать, в мое распоряжение поступил весьма солидный капитал. Я обнаружил себя владельцем немаленького банковского счета, ценных бумаг и, в придачу, кое-каких безделушек, хранящихся в сейфе банка в моем родном городе. О безделушках я ничего не знал и знать пока что не хотел, а деньги пришлись весьма кстати, чтобы оплатить обучение и обеспечить себя. Теперь я ни от кого не зависел, и это весьма радовало.
В столице меня нагнало письмо от Агни, посланное еще по старому адресу и переправленное тетей Эрикой. В восторженных выражениях Агни сообщала, что вышла замуж и скоро уедет из города; к письму прикладывалась свадебная фотография. Агни пополнела, похорошела и выглядела донельзя счастливой, а вот физиономия его новоиспеченного супруга мне не понравилась. И не только потому, что лет ему было от силы двадцать, и выглядел он типичным представителем байкерско-рокерской братии. Гораздо сильнее меня обеспокоило его сходство с одним нашим общим с Агни знакомцем. С Лючио, короче говоря. Это означало только то, что какие-то узелки, завязанные этим прекрасным чудовищем в памяти Агни, так и остались неразвязанными… Еще хуже, что свадьба состоялась без ведома — или, вернее, без согласия, — родителей. Матери Агни, впрочем, было ровным счетом безразлично, за кого там выходит замуж ее дочь, а вот отец невесты резко выступил против. Кто бы его послушал. Вообще-то, Агни любила отца, но в данном случае чувства к лохматому и небритому красавчику Рону оказались сильнее.
Письмо меня расстроило. Лучше бы Агни, если уж ей так захотелось замуж, вышла за Хозе! Тогда, по крайней мере, ей не пришлось бы уезжать. Три года они с Хозе были вместе; правда, отношения их безоблачными никто не рискнул бы назвать, они то сходились, то ссорились и вновь разбегались, но все-таки… все-таки… Хозе был старый друг. А этот Рон… черт его знает, что он такое. Мучило меня подозрение, что впечатлительная Агни клюнула исключительно на внешность, и то потому, что сработал поставленный Лючио внутренний «маячок».
