Письмо меня расстроило. Лучше бы Агни, если уж ей так захотелось замуж, вышла за Хозе! Тогда, по крайней мере, ей не пришлось бы уезжать. Три года они с Хозе были вместе; правда, отношения их безоблачными никто не рискнул бы назвать, они то сходились, то ссорились и вновь разбегались, но все-таки… все-таки… Хозе был старый друг. А этот Рон… черт его знает, что он такое. Мучило меня подозрение, что впечатлительная Агни клюнула исключительно на внешность, и то потому, что сработал поставленный Лючио внутренний «маячок».
* * *
Комнату в общежитии мне предстояло делить с двумя соседями, и я немного нервничал, удастся ли нам поладить. Познакомились мы в день моего приезда. Рослый, молчаливый Дикки изучал программирование каких-то навороченных современных станков; Василь занимался тонкой электроникой, назначение которой осталось для меня тайной. Получалось, что я остался в меньшинстве — один гуманитарий против двух технарей. К тому же оба учились на старших курсах. Зажили мы, однако, мирно. Дикки никогда не лез в чужие дела и не терпел, когда к нему совали любопытный нос; в этом мы вполне понимали и поддерживали друг друга. Василь, при первом же взгляде на физиономию которого вы тут же исполнялись уверенности, что другого такого пройдохи на белом свете нет, был по уши занят личной жизнью, и окружающими не очень-то интересовался. Одновременно он умудрялся встречаться с таким количеством девчонок, что оставалось только удивляться, как он в них не запутался, и когда успевает еще и учиться. А учился он неплохо, преподаватели хвалили. Да и в железе он разбирался лучше всех на курсе. И девушкам Василь нравился, что только облегчало ему и упрощало охмурение этих самых девушек.
Первые два года я вел жизнь почти отшельническую. Исправно посещал все лекции, а после занятий корпел над книжками и почти никуда не ходил; только изредка Василю удавалось вытащить меня на какую-нибудь вечеринку. Еще толкался на рок-сейшенах, но о них речь пойдет ниже. Постепенно студенческая жизнь захватывала меня все сильнее, я вылез из своей скорлупы и обзаводился знакомствами. Людям я все так же нравился, многие охотно общались со мной. Но я никак не мог заставить себя получать удовольствие от собственной харизматичности, мне все чудился подвох, и я даже знал, в чем он заключался. Моя кровь. Половинчатая, а может быть, даже и полностью нечеловеческая. Чем дольше я ломал голову над этим вопросом, тем очевиднее становилась необходимость выяснить все раз и навсегда. Кто был моим отцом — человек, который растил и воспитывал меня пятнадцать лет и которого я звал этим словом; или же другой, с душой древней и злобной, прекрасный лицом убийца и циник Лючио? Когда-то мне казалось, что ответ на этот вопрос лучше не искать. Но теперь я хотел его получить. Я хотел знать наверняка.
Но не было рядом никого, кто мог бы помочь прояснить мое происхождение. Мало того: никто из тех, кто был рядом, даже не знал ничего о моем необычном интересе. Разумеется, я не рассказывал всем направо и налево, что моя мать — младший вампир, а отец — то ли носферату, то ли его жертва. Слишком очевидно, чем заканчиваются такие разговоры.
Мне исполнилось двадцать лет, когда я начал искать. Искать нелюдей, тех, кто пил кровь и, убивая других, продлевал свою и без того долгую жизнь. Весьма кстати пришлась выбранная профессия: прикрываясь журналистскими расследованиями в рамках очередного курсового проекта, я мог задавать какие угодно странные вопросы. При этом, правда, старался не переусердствовать. Я спрашивал о людях, которые ведут необычный образ жизни, или же выглядят не совсем так, как им бы следовало выглядеть в соответствии с их возрастом; разузнавал о внезапных смертях, связанных с большой потерей крови или странными, ни на что не похожими ранениями. Со временем я приобрел репутацию чудака и романтика, обчитавшегося Стокера и вампирских хроник Энн Райс. Это было очень кстати: теперь я мог расширять зону поисков, не только отговариваясь написанием статеек в студенческую газету, но и прикрываясь удовлетворением специфического интереса. Собирание сведений и слухов о вампирах представлялось моим хобби.
И еще один момент. Открытыми расспросами я надеялся привлечь к себе внимание настоящих носферату.
За год я услышал множество легенд и слухов, девяносто девять процентов из которых ничего не стоили. Но оставался один процент, который вроде бы содержал зерно истины. Однако же набрести на след местного вампирского клана мне не удавалось. То ли представители его очень хорошо скрывались, то ли я им был неинтересен. А может быть, и то, и другое вместе взятое. Но я не терял надежды и продолжал расспросы и поиски.
Вы можете сказать, что существовал другой, более легкий путь — забыть обиду, проглотить гордость и набрать номер Кристиана. Он обрадовался бы мне, без сомнений, хоть и не пытался ни разу связаться со мной, и помог бы, чем смог. Но… гордость была сильнее меня, а горечь обиды с годами не становилась слабее. Я не мог заставить себя простить Кристиана, и с упорством все шел и шел вслепую, петляя, топчась на месте, но мало-помалу, как я надеялся, продвигаясь вперед.
* * *
Особо, как я и обещал, нужно рассказать про рок-сейшены, потому что именно с ними связано начало моей истории. Впрочем, приставка «рок» тут не совсем уместна. Вернее было бы использовать слово «металл», поскольку тяжелый рок и тяжелый металл — не одно и то же. Но поскольку «металл-сейшен» звучит несколько неуклюже и неудобоваримо, остановлюсь просто на определении «сейшен», подразумевая, что речь идет о концертах металлической, чаще всего — блэковой — музыки. Именно блэк оставался моей главной страстью при всей моей внешней безобидности.
Пристрастившись к нему еще в школе, я ограничивался домашним прослушиванием записей — на хорошей аппаратуре, в уединении, предпочтительнее раскинувшись на постели и полностью отдавшись на волю бешеной стихии гитарных риффов и жесткого скриминга. На концертах же была давка, была разгоряченная пьяная толпа, шум, драки и всякие непристойные выходки. Меня все это не интересовало… до поры, до времени. Уже когда я жил у тети Эрики, то от скуки однажды решил сходить на выступление какой-то местной блэкушной группы. Сначала я устроился у стены и больше внимания уделял публике, чем происходящему на сцене. Публика того стоила! Вождь какого-нибудь африканского племени каннибалов удавился бы от зависти, глядя на раскрашенные физиономии поклонников блэк-арта. При нанесении всей этой боевой раскраски, призванной, надо думать, устрашать окружающих, было проявлено немало фантазии. Присутствовали и готы, или, скорее, личности в около-готическом макияже, поскольку трудно представить, что забыли бы настоящие готы на этом шумном и агрессивном действе. Кожа, заклепки, кружева, шелк, золотые и черные тени на веках парней и девушек, белила и сажа — все смешалось, напоминая какой-то мрачноватый карнавал. Я смотрел, распахнув глаза, не замечая толчков — то и дело кто-нибудь не очень трезвый, от кого за милю шибало алкоголем и табаком, налетал на меня. Далеко не сразу сознания моего достигла музыка, гремящая из огромных колонок по бокам сцены. Играло что-то очень «тру», гитары шумели, барабанные палочки мелькали с такой скоростью, что размазывались в воздухе, солист надрывался, обливаясь потом, так что черно-белый грим его тек по лицу. И музыка захватила меня. Точнее, не музыка, а та древняя, почти первобытная стихия, в ней живущая. Я прислонился к стене и закрыл глаза. Мозг мой взорвался изнутри, и голову наполнил рев ветра, рычание налетающих на скалы волн, лунный свет и крики людей, гибнущих в кораблекрушении… Никакая, даже самого лучшего качества, студийная запись никогда не даст такого эффекта — тогда я это понял, и с того вечера начал ходить на все сейшены, объявления о которых попадались мне на глаза. Сначала я не подходил близко к сцене — забирался в уголок, закрывал глаза и позволял музыке трепать меня и размазывать по стенам. Но скоро этого показалось мало, я рискнул влезть в неистовствующую толпу, и стал проталкиваться к сцене… Вы знаете, как это, когда десятка два молодых разгоряченных ребят начинают со всей силы пихаться и толкаться, с разбега влетая ногами в плотно сбившуюся массу людей? Когда к забравшемуся на мониторы и неосторожно свесившемуся через край сцены фронтмену тянутся десятки жадных рук — чтобы оторвать что-нибудь на счастье — неважно, клок майки или прядь от мотающихся по воздуху длинных волос? Когда от сигаретного дыма и винных паров воздух становится мутен и разъедает глаза? Когда особо восторженный фанат, очумев от счастья и адреналина, ничего вокруг не видя, лезет на сцену, и охранники хладнокровно, ногами спихивают его в толпу, которая принимает его на руки — на множество рук, — и несет через ползала, а там отпускает? Когда после концерта пол усеян разбитыми браслетами часов, сорванными серьгами и кольцами пирсинга? Когда люди — парни и девчонки — выходят после концерта с разбитыми лбами, залитые кровью, как после побоища?.. да это и есть побоище… Словами не передать безумную, накаленную атмосферу этих концертов. Говоря короче, я получал свою дозу адреналина.
