Глава 27
От веса Ричарда веревка под моими руками сильно натянулась. Он привязал фонарь к запястью, и я видела, как желтый круг света уходит, исчезая, в узкую темноту, и поняла, что хоть я уже и на лестнице, голова у меня все еще выше люка.
Мика наклонился ко мне.
— Все будет в порядке, — сказал он.
Я сглотнула пересохшим горлом, посмотрела на него, сама зная, что у меня глаза чуть шире обычного.
— Знаю, — ответила я, но в голосе слышалось придыхание.
— На самом деле тебе не обязательно туда лезть, — произнес он тихо и настолько безразлично, насколько это у него получилось.
Я мрачно скривилась:
— И ты туда же?
— Если так, то тебе лучше бы его догнать. — Теперь его голос я не могла бы назвать безразличным, но мне трудно сказать, что это была за интонация.
Я полезла вниз по мягкой шероховатости веревочной лестницы, быстро, зло. Я злилась не на Мику — на самом-то деле. На себя я злилась. И эта злость помогла мне как следует углубиться во тьму, где свет фонарика казался очень желтым и очень тусклым на фоне земляных стен.
Я лезла секунды две, таращась на утрамбованную землю. Медленно подняв глаза, я увидела, что Мика смотрит на меня из такого далека, что не видно, какого цвета у него глаза или волосы. Я узнала его по контуру лица и плеч. Боже мой, на сколько же тянется вглубь эта яма?
Казалось, что земляные стены загибаются ко мне, как рука, готовая сжаться в кулак и раздавить. Мне трудно было набрать достаточно этого спертого воздуха, чтобы наполнить легкие. Закрыв глаза, я заставила себя оторвать руку от лестницы и дотронуться до стены. Она оказалась дальше, чем я предполагала, и я вздрогнула, когда дотянулась. Неожиданно земля была прохладной на ощупь, и я поняла, что в яме не жарка, хотя наверху летний зной. Я открыла глаза, и стены были все те же, шести футов в диаметре, цилиндр, как и раньше. Земля не смыкалась, стараясь меня раздавить — это только моя фобия.
Я снова полезла вниз, и на этот раз не останавливалась, пока не почувствовала, как провисла лестница и стало трудно лезть вниз, не стукаясь о земляные стены. Вес Ричарда уже не держал лестницу. Не будь я такой заразой, я бы могла сейчас его попросить придержать лестницу. Но я только вцепилась в нее лихорадочно и продолжала лезть вниз. Трудно цепляться намертво за что-то, по чему лезешь вниз, но у меня получилось.
Мир сузился до ощущения веревки под руками, ноги искали опору — очень простое действие, движение вниз. Через некоторое время я перестала вздрагивать каждый раз, стукаясь о стены. Чьи-то руки взяли меня за талию, и я тихо пискнула, как только девчонки могут. Очень мне не нравится, когда я так пищу.
Конечно, это были руки Ричарда. Он придержал меня на последних футах, пока сердце у меня колотилось, готовое выпрыгнуть из груди. Я встала на пол, хрустящий костями, перекатывающимися под ногой. Слой их был так глубок, что нога погружалась. Идти поверх них, как святой по воде, не выходило.
Узкая шахта открывалась в маленькую, тесную, похожую на пещеру, дыру в земле. Ричарду пришлось согнуться почти пополам. Я могла идти не сгибаясь, если осторожно, но лучше было пригнуться, чтобы не оцарапать макушку.
Очень издалека сверху позвал Мика:
— Как вы там?
Со второй попытки только я смогла ответить:
— Нормально, все нормально.
Мика отодвинулся от входа — темная точка на фоне чуть более светлого серого.
— Господи, какая же здесь глубина?
— Шестьдесят футов, плюс-минус сколько-то.
Что-то в голосе Ричарда заставило меня повернуться к нему.
Он качал головой и смотрел в сторону, светя фонарем на что-то маленькое, скорчившееся. Это был Грегори.
Он лежал на животе, связанный, как свинья, руки и ноги выгнулись под неестественными углами — невозможно было себе представить, как это он пролежал так трое суток. Одежды на нем не было. Лицо пересекала повязка на глазах, привязанная к спутанным длинным светлым волосам, будто это сделано было нарочно, чтобы было больнее, а не только чтобы не дать видеть. Луч фонаря плясал на теле Грегори, и связанный испускал тихие, беспомощные звуки. Значит, хотя бы свет фонаря он мог видеть сквозь ткань. Я присела возле него и увидела, где серебряные кандалы вошли в запястья и лодыжки. Раны были свежие и кровавые.
— Это натерли цепи, — сказал Ричард тихо.
— Он пытался освободиться.
— Нет, он недостаточно силен, чтобы выдержать столько серебра на коже. Они просто въелись насквозь.
Я смотрела на кровавые раны, не зная, что сказать. Когда я тронула его за плечо, он завопил сквозь кляп, который я не видела — его скрыли упавшие на лицо волосы. Но темный конец кляпа торчал изо рта. Грегори завопил еще раз и попытался от меня отползти.
— Грегори, Грегори! Это я, Анита! — Я тронула его как можно нежнее, но он снова вскрикнул. Я глянула на Ричарда: — Кажется, он меня не слышит.
Ричард присел и поднял спутанные волосы Грегори. Он забился сильнее, и Ричард протянул мне фонарик, чтобы одной рукой придержать голову леопарда, пока вторая отодвинет волосы. Уши у Грегори были заткнуты какими-то тряпками. Ричард вытащил одну и увидел черную ушную затычку глубоко в канале. Она не была предназначена для такого глубокого введения, и когда Ричард ее вытащил, из уха закапала кровь.
Я смотрела окаменев — мой разум не желал этого понимать. Но наконец я сама сказала:
— Ему пробили барабанные перепонки. Боже мой, зачем? Неужто повязка и кляп — этого еще мало?
Ричард поднес затычку к свету. Мне пришлось посветить фонарем прямо на нее, чтобы увидеть металл на остром конце.
— Что это?
— Серебро, — ответил Ричард.
— Господи! Они для этого и предназначены?
— Ты вспомни, Маркус был врачом. Он знал все места, где продаются медицинские инструменты. И места, где их могут изготовить.
Выражение лица Ричарда сказало мне, что он вспомнил что-то мрачное.
Я посмотрела на следы на руках и ногах Грегори.
— Милостивый Боже, и серебро так же разодрало ему слуховые каналы, как кожу?
— Не знаю. Но хорошо, что кровь еще идет. Это значит, что, если он достаточно скоро перекинется, может вылечиться.
Голос у Ричарда стал хриплым.
Нельзя сказать, что я готова была заплакать — ужас парализовал слезы. Я хотела, чтобы здесь оказался Джейкоб и все, кто ему помогал, потому что такое с оборотнем один на один не сотворит никто.
Ричард попытался снять повязку, но она была завязана так туго, что не за что было ухватиться. Я передала ему фонарь и вытащила нож из ножен.
— Держи его. Ножи острые, и я не хочу, чтобы он порезался, если будет отбиваться.
Ричард зажал голову Грегори в ладонях как в тисках, и тот забился сильнее, вопя сквозь кляп. Но Ричард держал твердо, пока я осторожно просовывала нож между тканью и волосами. Один быстрый разрез вниз — и повязка отделилась от кожи, но она так долго и так туго сжимала голову, что сейчас Ричарду пришлось ее отдирать.
Грегори заморгал на свет, увидел Ричарда и завопил сильнее. Что-то умерло в лице Ричарда в этот момент, будто он сам в себе что-то убил, чтобы кто-то мог его настолько испугаться.
Я наклонилась вперед, осторожно опираясь рукой на кучу костей, и смотрела, как глаза Грегори наконец остановились на мне. Он перестал вопить, но нельзя сказать, чтобы вздохнул с облегчением. Я вытащила у него изо рта кляп, и он отслоился, унося с собой кусочки кожи с губ. Грегори медленно зашевелил ртом, и мне вспомнилась сценка из «Волшебника Изумрудного Города», когда Элли смазывает Железному Дровосеку заржавевшую челюсть. Это было смешно, но я не улыбнулась.
На цепях были висячие замки. Ричард обполз вокруг меня, чтобы Грегори все время меня видел. А я повторяла только: «Все будет хорошо. Все будет хорошо». Он меня не слышал, но я ничего другого не могла придумать.
Ричард сорвал замок с одного запястья, и лицо Грегори исказилось болью, будто любое движение руки было ему больно. Освободив обе его руки, Ричард стал медленно разгибать его тело.
