Жертва... В темноте вагона это слово вспыхнуло в его голове с новой силой. Слово, сказанное раввином в телефонном разговоре с Софи, крепко засело в его памяти. Раввин сказал, что противодействие проклятию всегда связано с приношением жертвы — будь то животное, девственница или еще что-то. Лукас не был девственницей, но все же казался самому себе отличным кандидатом на роль жертвы. Ради своих друзей, оставшихся в поезде. Ради Софи. Ради своей собственной семьи. Ради себя самого. Он бежал всю жизнь. Настало время остановиться и рассчитаться.
Бледный рассвет начинал проникать в вагон сквозь зарешеченные окна крыши. Сквозь щели в стенах заструился неясный пока еще свет утреннего солнца. Пахло отсыревшими картонными коробками. Колеса все еще стучали по стыкам. По его расчетам, вагон должен был остановиться минут через десять, не больше.
Тогда он и увидит, сработал ли план.
И тут до его слуха донесся снаружи странный звук. Из-за задней двери.
Сначала звук напоминал лошадиное фырканье. И будто бы вместе с ним стук копыт. Потом исчез за стуком колес.
Лукас проверил ружье. Автоматическое действие — принятие желаемого за действительное. Теперь двенадцатизарядное помповое ружье было совершенно бесполезным. Что бы ни происходило, решать будет не оружие. К тому же, когда Лукас открыл казенную часть, она была пуста, как церковная касса.
Отбросив ружье в угол, Лукас выдвинул на середину вагона пустой ящик и уселся на него в ожидании приступа боли.
* * *
— Софи!
Анхел почти обезумел от ужаса. Он нашел Софи на полу вагона-ресторана в луже рвоты. Ее тело безвольно повисло на руках Анхела, который тряс ее изо всех сил, хлопал ладонями по щекам и отчаянно кричал, пытаясь привести в чувство.
— Софи! Оцнись зе! Надо спасать Лукаса!
Похоже, она стала понемногу приходить в себя. Вяло ткнув пальцем в сторону лужи на полу, она едва слышно произнесла:
— Он... хотел... заставить... меня... уснуть, но... я... справилась. Сунула палец в горло... а потом нашла в кармане бензедрин...
— Софи, послусай!
Ее глаза все еще были мутными.
— На бензедрине машину вести проще...
— Софи! Лукас отцепил кухню от поезда!
Ее глаза прояснились, в них снова засветилась жизнь.
— Он — что сделал?!
— Он отцепил кухню. И там остался!
— О Боже! — пробормотала Софи, пытаясь подняться на ноги. — Анхел, помоги!
У нее тут же закружилась голова, и ее отбросило к стене. Ноги дрожали и подгибались, к горлу подступала отвратительная дурнота.
Анхел помог ей встать, и они вдвоем направились к двери, но Софи внезапно остановилась. В замутненном еще мозгу прозвучало какое-то предостережение. За многие годы у нее развилось шестое чувство — чувство времени. Оно возникло из постоянной борьбы за график. Битвы с часами. На каждой автозаправке, весовой станции или в закусочной Софи всегда интуитивно чувствовала, сколько они могут потратить времени. Сейчас ее внутренний будильник трезвонил не смолкая. Она знала, что осталось всего несколько минут, чтобы вытащить Лукаса из ловушки.
Крепко ухватившись за рубашку Анхела, она спросила:
— Подожди... подожди минуточку. Ты сказал, он отцепился от поезда?
Анхел быстро кивнул.
— Тогда нам остается только одно.
Софи потащила Анхела в другую сторону. К голове поезда.
К тепловозу.
29. Добро пожаловать в ад
Лукас ожидал приступа жара и боли, но происходило что-то другое.
Ему вспомнилось, как он однажды на разгрузке говяжьих полутуш случайно запер себя внутри рефрижераторного фургона. Ничего особенно страшного не произошло. Через несколько секунд бригадир заметил и выпустил его наружу. Но те мгновения дикого страха, когда Лукас случайно толкнул дверь и услышал, как лязгнул автоматический запор, занимали теперь почетное место в его кошмарах. Внезапный ужас, усиленный морозным воздухом. И сердце будто схватили ледяными пальцами.
И вот теперь тот же холодный ужас охватывал его в этом катящемся по инерции вагоне.
Онемение началось с кистей рук, как от уколов новокаина. Оно усиливалось. Суставы захрустели, как храповики. Пальцы заныли от холода. Лукас взглянул на стены вагона — они покрывались инеем. Бледный свет сочился сквозь щели, и Лукасу стал виден пар от его собственного дыхания.
Вскочив на ноги, он отбросил в сторону пустой ящик, на котором сидел. Он попробовал сделать глубокий вдох, но холод сдавил ему горло. Он закашлялся. Тоненькая струйка крови брызнула ему на грудь. Ноги сводило, будто стянутые ледяными тросами. Он перестал чувствовать собственную спину. Тогда он начал бегать по вагону, стараясь согреться в убийственном холоде, и истертые доски прогибались под его башмаками.
Вагон продолжал замедлять ход.
Лукас стал молиться.
Он никогда не был особо верующим. Детство, проведенное на грязных задворках Лос-Анджелеса, почти убило в нем веру в Господа Всемогущего и Милосердного. Он просто не мог понять, почему этот Большой Босс Наверху обращается с хорошими людьми как с дерьмом. Со всем почтением к верующей матушке Лукасу было наплевать на Бога, поскольку и Богу было наплевать на Лукаса. Даже после всех невероятных событий последних суток, со всем бредом старого Флако насчет Апокалипсиса и скороговоркой Мило о потустороннем мире, до него еще не совсем дошло, что он может черпать силы в своей вере. Но в нем циркулировал могучий ток. Текучий и неизменный, он исходил из глубин его души. Это была сущность Лукаса. Источник его духа. Та не имеющая названия внутренняя область, где он более всего был человеком.
Его собственный вид магии.
«Я готов встать с тобой, зараза, лицом к лицу, потому что готов умереть за свою семью, за своих друзей, и мне не жаль отдать за них свою жалкую жизнь, потому что я и так слишком долго убегал...»
Снаружи загрохотало.
Лукас разлепил глаза. Кто-то бешено выламывал ржавый запор двери. Сквозь крошечное окошко Лукас видел лишь впившуюся в металл неясную тень. Дверь тряслась и ходила ходуном, петли скрипели и гнулись.
Потом последовал первый удар. Громкий, как удар тарана. Дверь выгнулась, словно консервная банка, чуть не вырвав петли. После второго удара от двери отскочил тяжелый навесной замок, но она все еще держалась на массивной задвижке. От третьего удара затрясся весь вагон.
Снаружи раздался яростный вой, словно у вагона собралась целая стая голодных бешеных псов. Лукас задрожал от накатившей яростной волны холода. Стиснув зубы, он отшатнулся в глубь вагона и закрыл уши ладонями. Вой был невыносим. Режущий, металлический, безжалостный. Миллион остервенелых баньши. Окна под потолком вылетели от резонанса.
