лампочка освещала громаду печи, котелки в загнетках, поленья, черно-белые фотографии с перечеркнутыми уголками. Покойники бесстрастно взирали на живых.
Дешевая, засиженная мухами репродукция Серова, фарфоровые рыбы в серванте, рядом, на алой подушечке, медаль за оборону Заполярья. На стене – ковер-картина «Утро в сосновом лесу», такой же висел у Лилиных родителей.
Лиля снова уставилась на окно.
Мысль медленно оформилась в голове.
«Забаррикадированный дом, спрятанный скот, собака в погребе…»
– Вы знали?
Кузьмич бросил на пол тряпку и потолкал ногой, небрежно размазывая рвоту.
«Я обедала гречкой, – невпопад подумала Лиля. – Наталкиной гречкой с грибами, собранными Ванягиным».
Она не сомневалась, что коллеги мертвы. Все до единого. Змеи не пощадят никого.
– Знал, знал.
Кузьмич был щуплым, невзрачным старичком с мочками длинными, как сережки плакучих ив.
– Про нашествие гадюк знали… – В голосе Лили зазвенели обвиняющие интонации. Да, Кузьмич пустил ее в дом, но ведь он мог предотвратить смерть невинных людей!
– Это так не работает, – угрюмо возразил старик. Он сел у печи и обхватил красными натруженными руками угловатые колени. Фарфоровые рыбы разевали рты, немо кричали за пыльными стеклами серванта. – Чужакам говорить о змеях нельзя. То, что я тебя в дом пустил, – плохо, очень плохо.
– Люди погибли! – вспыхнула Лиля. – Мои друзья!
Ни одна морщина не дрогнула на лице Кузьмича.
– Так надо. Это дань. Оброк.
– Какая дань? Кому? Чингисхану?
Гнев клокотал, и Лиля позабыла про зуд, про ноющие суставы.
– Змеиной Матери, – произнес старик.
– Что? – Лиля обомлела. Фыркнула, осмыслив услышанное: – Эти байки дикарей? Гадовы капища? Вы в них верите?
– Гажьи, – поправил Кузьмич, – а не Гадовы. И не байки, увы, а правда. Ты, ученая, мне скажи. Все ли нормально? – Он метнул взгляд в сени. – Ведут себя змеи так?
Лиля открыла и закрыла рот.
– То-то же.
– Вы… – Лиля осторожно подбирала слова. – Вы хотите сказать, это происходит здесь постоянно?
– Нет, – Кузьмич почесал нос. Из ноздрей торчали пучками седые волосы. – Раз в двадцать лет, в первый день Успенского поста. Мы зовем его Гажьим днем.
«Он сумасшедший, – ужаснулась Лиля. – Я заперта в доме с безумцем, а снаружи змеиное гнездо!»
Громко тикали настенные часы.
– Раз… в двадцать лет… – Лиля кашлянула. – Змеи нападают на людей?
– Здесь, в треугольнике между капищами древних. На моей памяти это четвертый Гажьий день.
– И вы не извещали правительство? Вы… просто живете тут как ни в чем не бывало?
– Существует договор, – твердо сказал Кузьмич. – Его заключили задолго до моего рождения и рождения моих дедов. Мы прячемся, и змеи нас не трогают. А те немногие, кто рассказывали о Матери чужакам… – Кузьмич перекрестился.
– Чушь! – выпалила Лиля.
– Он тоже так считал. – Кузьмич ткнул артритным пальцем в портрет молодого парня, позирующего у берез. – Крестник мой, Валик. Отслужил и перебрался в Комсомольск-на-Амуре. Два года там прожил. Письма писал, слал посылки. Рассказал жене о наших… заблуждениях языческих. Ради хохмы. Она на поминках вспомнила этот разговор… – Старик покачал головой, осуждая. – Врачи сказали, его укусила змея. В городе, в ванне, на шестом этаже!
«Соглашайся с ним, – шепнул внутренний голос, – он малахольный, не спорь, соглашайся, только сама не верь!»
Поведение гадюк, безусловно, имело рациональное объяснение. Революционное научное рациональное объяснение.
«Повторяй это снова и снова».
– Ладно, – сказала Лиля, – говорить о змеях нельзя. Но как-то по-другому? Отослать нас куда-нибудь? Да хотя бы в погреб заманить и запереть?
Старик невесело хохотнул, заставив собеседницу вздрогнуть.
– Лучше тогда в «Московскую правду» письмо про Гажьий день написать! Вы! – он нацелил на Лилю палец. – Вы-то Матери и нужны!
– Мы?
– Вас как дудочкой манит сюда аккурат к Гажьему дню! В шестидесятом – туристы. В сороковом – археологи. В двадцатом – заблудившиеся республиканцы. И раньше, раньше, раньше! – старик хрипло каркал и яростно жестикулировал. – И баба! Баба среди вас всегда есть, голубушка! Чтоб, стало быть, Мать заново родилась! На двадцать годков – а тайга не сдюжит без Матери!
Бессвязный бред старика был грубо прерван на полуслове. В дверь избы постучали. Кузьмич побледнел.
– Тише, – шикнул он. – Тише сиди.
Лиля смотрела то на безумца, то в сени.
– Сынок ейный пожаловал…
– Дедушка… – Лиля поднялась со стула. – Вдруг это спасатели?
– Да! Как же, – старик захихикал мерзко. – Змееносец это. Думает, мы дураки.
– Хозяин! – крикнули снаружи, и радость заполнила сердце Лили. Она узнала голос Черникова. Живой!
– Вася! – Лиля кинулась в сени, но жесткие мозолистые пальцы сомкнулись вокруг плеча.
– Идиотка! – зашипел Кузьмич. – Нас обоих погубишь!
– Отпустите! – Она дернулась, но тщетно. Старик, хилый с виду, не разжал хватку. Притянул к себе грубо. Завоняло кислым потом и мочой. Лиля, впрочем, пахла не лучше.
– Вася! Я тут!
Кузьмич вдавил ее лицо себе в грудь. Объятия будто стальные обручи.
– Сам виноват, чертов дурак… – Он в сердцах харкнул на пол. – Прячься не прячься, Змееносец сквозь стены смотрит. Валика вон где нашел… дурак, пожалел тебя…
– Хозяин! – окликал Черников со двора. Только бы не ушел!
– Вася, – всхлипнула ослабевшая Лиля. – Шофер наш…
– А лет шоферу сколько, знаешь?
– Двадцать семь…
– Хах! Первый раз… дай прикинуть… да, точно. Первый раз он в деревне до войны появился. Мне сколько было? Тридцать? – Кузьмич послал в сени ненавидящий взгляд. – Валика моего… Антонину… Глашу пятилетнюю… потому лишь, что она туристам про змеек ляпнула, от мамки услышав… Но они решили, детский лепет… а Глаше в кроватку полоз залез…
– Хозяин! – Черников не сдавался. – Открой!
– Ишь! – рыкнул старик. – Не отстанет, бесовская гнида.
– Это Вася, – устало твердила Лиля. – Обыкновенный парень.
– Был обыкновенным. Видать, полез, куда не надобно. На капище ковырялся. И нашла его Змеиная Мать! До него другой был. Из каторжников…
Лиля не вникала в стариковскую болтовню. Почти повисла на Кузьмиче и рассматривала его ухо, поросшее тонкими волосками.
– Без Змееносца Мать не родится, он…
Лиля вгрызлась зубами в мясистую мочку. По языку потекло соленое. Кузьмич ойкнул и инстинктивно отшатнулся. Освобожденная, Лиля вылетела в сени.
– Вася!
Старик нагнал и толкнул в поясницу. Лиля упала на груду газет. Лапы безумца кандалами окольцевали щиколотки.
– Подумай! – взмолился Кузьмич. – Ты же видела гадюк! Почему они его не жалят?
Лиля замешкалась с ответом. И зачем вообще отвечать? Вопи, чтобы Черников выбил дверь!
Но она молчала, переваривая вопрос сумасшедшего. Кузьмич отпустил ее ноги и сел, вымотанный, на пол, среди смятых номеров «Советской звезды».
– Лилечка… – Черников выстукивал ритм по дверному косяку. – Ау!
Под землей надрывался пес Кузьмича. Лиля оцепенела. Старик проговорил:
– Мать дала Змееносцу свой клык. Чтобы змеи ему повиновались. Так-то, дочка.
– Хватит, – сказала Лиля. – Прекратите.
– Дурак. – Кузьмич расплакался как ребенок. – Старый я дурак.
За дверью прозвучала
