барабанная дробь.
«Т-р! Т-р! Т-р!» Если бы не едва сдерживаемый смех механика, Лиля подумала бы, что это дятел клюет притолоку. Черников, дурачась, имитировал птичий перестук.
«Как он может? – удивилась Лиля. – Товарищи погибли, а он балуется… Зачем?»
Скрипнуло крыльцо.
«Фьють! Фьють!» Будто дрозд сел на подоконник. Черников обходил дом по кругу. У первого окна чирикал, у второго кряхтел и «тэкал» глухарем.
Старик утопил в ладонях зареванное лицо.
– Я не понимаю… – произнесла Лиля.
За стеной заблеял «бекас». Что-то звякнуло и зашуршало; Лиля уставилась на печь. Печная заслонка отворилась, и шесток выблевывал какие-то лохмотья, тряпичную пробку. Кузьмич тоже обернулся к горнице. С его нижней губы капала слюна.
Раскидывая тряпки, из шестка вылез узорчатый полоз. Метровая пепельная тварь с поперечными пятнами вдоль хребта грациозно сползла на половицы. Испачканная в золе морда сверкнула круглыми глазками. Полоз двинулся через комнату.
Кузьмич оскалился, на четвереньках пошел навстречу чешуйчатой смерти. Будто вспомнил что-то из заполярных дней.
– Крестника моего… паскуда… убила…
Полоз цеплялся брюшными щитками за половицы, подталкивал себя. Открылась пасть, полная мелких зубов. Змея ринулась вперед, и старик страшно закричал.
Лиля не желала знать, что будет дальше. Она бросилась к двери, рванула засов.
На улице стемнело. Варваровка не зажгла свои фонари, но над крышами светила луна, круглая серебряная тарелка.
И Лиля поверила каждому слову Кузьмича.
Пестрые ленты гадючьих тел покрывали двор. Они непрестанно извивались. Черников стоял на змеях, как библейский Иисус на воде. Гадюки ползали по его ступням.
Лишенная воли, словно бы гуттаперчевая, Лиля прислонилась к дверному косяку. Позади что-то хрустело и ломалось, но все, что Лиля слышала теперь, был вкрадчивый голос Змееносца, все, что она видела, – глаза мужчины, сменившие цвет со светло-карих на желтые. Желтые глаза без белков, вертикальные зрачки, как прорези в свинке-копилке.
– Не бойся, – сказал Черников, мягко улыбаясь. – Тебе ничего не грозит. Никогда не грозило.
Он нагнулся и поднял с земли охапку гадюк. Протянул трясущейся Лиле. Сияющие глаза высасывали из нее энергию. Она стала лягушкой, которую гипнотизирует уж.
– Я всегда был рядом, – произнес Черников. – Было необходимо, чтобы тебя укусили. Это как посвящение в пионеры. Больше они не укусят. Пойдем.
Желтые глаза наплывали. Лиля провалилась в них.
Пришло милосердное забытье.
Темнота. Мерные толчки. Мама качает колыбель. Или волны бьют в борт суденышка. Лиля свернулась калачиком на дне лодки. Отец в кои-то веки взял на рыбалку. Побаливает внизу. Кровь. Месячные. Что с будильником? На лекцию к девяти. Пора просыпаться.
Лиля открыла глаза и катапультировалась прямиком в кошмар.
Она была обнажена и лежала на холодной каменистой поверхности. Исполинский шатер неба инкрустировали звезды. Луна двоилась… две луны, как в небесах чужой планеты. Нечем дышать, здесь нет кислорода. Лиля захрипела, умоляя далекие равнодушные звезды о помощи или о смерти.
Не речные волны и не материнская рука. Ее толкал, возил по камню, Черников. Голый, он лежал на ней, над ней, в ней – мужской таз работал поршнем, вколачиваясь между разведенных бедер. Одной рукой Черников держал Лилю за грудь.
Она не могла сопротивляться. Распластанная под его весом, растоптанная, униженная.
Не было даже слюны, чтобы плюнуть ему в лицо.
Член рвал, травмировал сухое лоно. Казалось, в Лилю засунули тлеющую головешку. Боль была адской, но она привыкла к боли.
Она явилась сюда, чтобы испытать боль.
Пальцы насильника елозили по грудям, щипали соски. Выражение его лица было торжественным и вдохновенным, словно у монаха, возжигающего свечи, или художника, прикасающегося кистью к чистому холсту. Глазам вернулся обычный цвет и обычный вид, лишь где-то в глубине расширившихся зрачков иногда пробегали янтарные отсветы. Память о желтых бельмах разрушила Лилин мир. Ее насиловали на руинах Вселенной, под созвездиями полозов и гадюк.
Лиля отвернулась от Змееносца. Ворочать головой – все, что она могла. Рано или поздно это закончится, и Черников наконец прирежет ее или застрелит.
Просто потерпи.
Каменное плато окружили осины. Они кланялись Лиле на ночном ветру. Пахло прелью, палой листвой и щитомордниками. Низкое сооружение справа – змея из пригнанных тесно валунов – было частично похоронено под телами извивающихся рептилий. Гадюки наблюдали за действом, за священной церемонией на Гажьем капище. Они ждали этой ночи двадцать лет.
Холод вползал в поры, отрезвляя.
Туман в голове развеялся. Лиля ахнула от очередного толчка. Она снова посмотрела на насильника, мечтая о том, чтобы сконцентрированная ненависть превратилась в нож и вонзилась меж карих глаз, погасив эти мелькающие болотные огоньки в зрачках.
Но ненависть не ранила. Лицо Черникова – гипсовая маска. Таким скульптор изобразил бы поэта или мыслителя.
Волосатые бедра хлопали, расплющивали. Змееносец подтянул себя вверх, выгнулся, привстал, позволяя вздохнуть. Его грудная клетка вздымалась и опадала. Что-то болталось в воздухе, между Лилей и Черниковым. Она сместила взгляд.
На шее Черникова висела толстая нить. В потемках Лиля различила кулон величиной с мизинец. Вроде зуба змеи, но крупнее. Кулон покрывали какие-то наросты.
«Мать, – сказал дед Кузьмич, – дала Змееносцу свой клык. Чтобы змеи повиновались».
Лиля представила эту самую Мать, колоссальную гидру, свернувшуюся кольцами, опоясывающую Сибирь.
Чресла Черникова двигались быстрее. Лиля догадалась: церемония приближается к развязке.
Вот, оказывается, что это такое. И отец делал это с мамой. В постели, а не на языческом капище, но мама испытывала такую же боль, а отцу было плевать.
Лиля подумала о своих родителях. О погибших друзьях. О фотографиях на стене Кузьмича. Почему-то, среди клейменных черной лентой незнакомцев, там был снимок ее прадеда.
Царский офицер, который, по семейному преданию, привез из ахалтекинской экспедиции ручную кобру.
Кулон коснулся Лилиного подбородка. Она оторвала от камня затылок и подцепила губами странное украшение. Кулон был шершавым, от него…
Исходила сила.
Лиля почувствовала это во рту и по всему телу. Белый свет внутри. Боль мгновенно утихла.
Черников закатил глаза и таращился в таежное небо. Лиля вытянула шею. Зуб скользнул по языку… в горло. Слезы наполнили глаза.
«Глотай!»
Кулон канул в пищевод. Сейчас не только член, но и шерстяная нитка связывали Лилю с насильником. Если Змееносец дернется, зуб выйдет наружу, вспоров пищевод.
Лиля стиснула зубы.
Черников посмотрел вниз. Это удивление отпечаталось на его гнусной физиономии? Лиля впилась в нить молярами. И Черников совершил ошибку: он стал отклоняться, натягивая шерстяную пуповину.
Нить не выдержала.
Лиля проглотила кулон. И немедленно освободилась.
Будто огромные лапища стащили Черникова с распластанного тела. Почудилось, что он улетел в космос. Лиля села рывком. Она ощущала себя горящей лампочкой. Незримый свет согревал и насыщал энергией. Вместе с болью прошел
