Ознакомительная версия.
— Прощайте, — Якуб сторонится, пропуская меня к окну. Я ловко спрыгиваю, оглядываюсь — он смотрит. Посмеиваясь, прижимаю палец к губам и ухожу, стараясь поскорее пропасть из виду за кустами у соседних окон.
Идти ночью и налегке было бы совсем приятно, если бы не гудящие после прыжков и бега по асфальту ступни. Ладно — уж мне не привыкать. Я заставляю себя отрешиться от боли и перехожу на мягкий и быстрый «волчий» шаг. Полчаса — и я выхожу из Кошице. Идти по обочине шоссе тревожно, я стараюсь идти параллельно дороге, как при бегстве из Праги. Проходя какими-то огородами, раздеваю подвернувшееся пугало: на нём хоть и ветхий, но всё ещё целый мужской пиджак, главное достоинство которого в том, что он тёмный, в отличие от моей рубашки. Заимствую и обширную шляпу, прячу под неё косу. К сожалению, ноги нечем прикрыть. Подумав, густо вымазываю их землёй, смачивая её дождевой водой из бочки. Теперь меня не заметить издалека, и я продолжаю путь смелее.
К сожалению, с огородов уже снят урожай, так что еду мне придётся добывать попрошайничеством или воровством. Что ж, говорят, в жизни всё надо попробовать.
Как и во время путешествий с Кристо, передвигаюсь вечером, ночью и на рассвете. Днём отсыпаюсь, забившись в лесок или пустую по случаю осени собачью будку на огородах. Питаюсь кое-как: один раз до рези в животе объедаюсь кислыми дикими яблоками, другой раз мне удаётся застать какой-то праздник на свежем воздухе — я выжидаю в кустах, пока гости не отгуляют. Хозяева провожают их в дом, чтобы разместить, и я подбегаю к веранде и насыпаю себе полные карманы остатков пиршества: хлеба, отварной картошки, кусочков жареной свинины, нарезанных овощей. Тут же убегаю прочь и решаюсь поесть, только отойдя на значительное расстояние от посёлка. Съедаю разом половину, остальное решаю растягивать. По счастью, пока нет последствий от того, что я не ем колбасу. Кажется, можно обходиться без неё три-четыре недели… кто-то говорил мне.
Границу перехожу как-то незаметно для себя, леском. Только чуть не наткнувшись на прусских солдат, соображаю, что уже в Богемии. Как пройти мимо пруссов? Ничего не могу придумать и решаю пока поспать, благо находится старый кряжистый дуб — устраиваюсь сидя на одной из толстенных ветвей, удобно опираясь боками и руками в ветки поменьше, а спиной — в ствол.
Просыпаюсь часов в пять дня с уже готовым решением. Придя в силу — на это уходит час — как следует вымазываю себе руки и лицо землёй, застёгиваю пиджак — увы, хотя он и велик, но совсем скрыть грудь не получается. Я быстро набираю огромную охапку хвороста и выхожу из леса, прижимая её к себе. Бреду, опустив голову; сначала на меня не обращают внимания, потом какой-то молодой лейтенант приказывает остановиться. Я встаю, судорожно прижимая хворост.
— Ты, что здесь делаешь? — рявкает лейтенант.
— Собираю дрова, господин офицер, — смиренно говорю я, впервые в жизни восхваляя своё детство за заметный прусский акцент и столь высмеиваемые конкурентками-недоброжелательницами мальчишеские интонации в голосе.
— Как звать?
— Гюнтер, господин офицер.
— Немец? — это подходит другой прусс, лет сорока. У него характерное породистое лицо аристократа.
Я приподнимаю лицо так, чтобы шляпа не упала, но стали видны курносый нос и характерные скулы:
— Да, господин офицер, богемский немец.
— Документы?
— Я не брал, господин офицер. Я искал дрова. Могу ли я спросить господина офицера? Нет ли у ваших врачей средства от лишая? Я очень мучаюсь, даже боюсь снимать шляпу — язвы прикипели, очень больно. И моя бедная бабушка очень мучается, а денег у нас нет, господин офицер. Она старенькая, а я сирота. С лишаём меня никто не хочет брать в работники.
Оба офицера брезгливо отшатываются.
— Нет. Вали отсюда. И собирай дрова в другом месте, — это молодой.
— Простите, господин офицер, — самым жалобным тоном канючу я, — но ведь в других местах всё уже обобрали чехи.
— А это не наше дело, — злобно говорит лейтенант. Дворянин же мягко добавляет:
— Гюнтер, дойди до города и обратись в администрацию. Немецкому сироте не откажут в помощи. Вас с бабушкой обязательно пристроят в госпиталь.
— Спасибо, господин офицер, — вздыхаю я и бреду дальше, то ликуя своей удаче, то впадая в панику при мысли, что меня остановят ещё раз. Но больше мной никто не интересуется, и я благополучно выбираюсь с заставы.
Всю Богемию я так и прошла — подбирая и прижимая в людных местах к груди хворост, стараясь ковылять тогда, когда меня могут увидеть, и переходя на привычный шаг в безопасных местах в тёмное время суток. Ночью уклоняться от патрулей было легко, днём они мной не интересовались. С утра и вечером я отсыпалась. Один раз мне не повезло попасть под дождь. Он, впрочем, был слабый, вялый — обошлось даже без насморка. Несмотря на то, что приходилось часть пути брести так, словно сейчас помру, я дошла до рощицы возле Коварны уже к вечеру двадцать первого числа.
Кожа от грязи вся чешется, и в карманах не осталось ни крошки, но я почти счастлива — мне удалось проскочить. Теперь мне остаётся только ждать.
В эти два дня я отчаянно завидую Люции — она работает инструктором по выживанию в дикой природе. Уж она бы нашла, как обеспечить себя пропитанием. Мне же удаётся отыскать только несколько уже упавших, подгнивших с одного бока яблок — они мне и пища, и вода. Сплю в самые тёплые часы, устроив постель из опавших листьев.
Вечером двадцать третьего заряжает мелкий промозглый дождик. Съёжившись и скрестив руки на груди, я выхожу на единственную улицу Коварны и присаживаюсь на корточках под одним из заборов. Вечер неуклонно идёт к ночи, а на улице всё никто не показывается. Но вдруг меня как пружиной подбрасывает: с одного из концов маячит знакомая широкоплечая фигура в плаще. Я ещё не могу рассмотреть лица, но уже уверена, что это Батори. Неужели у меня всё получилось? Неужели у нас всё получится? Я готова плакать от оставляющего меня напряжения. Рядом с Батори шагает худощавая юношеская — или девичья — фигурка в лихо сдвинутом набекрень берете, за спиной — футляр гитары. Эльза! Я бегу к ним, расплёскивая босыми ногами лужи, даже не подумав, что им никак невозможно узнать меня в таком виде. Только когда мы останавливаемся в двух метрах друг от друга, догадываюсь стащить свою жуткую шляпу — коса соскальзывает с макушки на спину, отросшая чёлка падает на лицо.
— Лили! Ничего себе вид! — восклицает Батори и тут же принимается вертеть головой. — В каком-нибудь из этих домов возможно принять тёплый душ?
— Наверное, у старосты, — предполагаю я, указывая на самый зажиточный с виду дом. По моему мнению, именно так и должны выглядеть дома старост.
Ознакомительная версия.
