представления о такой задаче человек не может знать, насколько она тяжела в современных условиях. Я, с моим растущим профессиональным опытом в подобных вопросах, думал, что смогу понять, насколько раздражающим для Агнессы может быть отношение Оливии Брейкспир. Оливия, как бы ни была мала ее сила, по-прежнему вела себя так, будто Кламбер-Корт существовал сам по себе; трудности лежали на плечах Агнессы, и, без сомнения, лучшая часть британской нации была в долгу перед ней и другими, подобными ей. Тем не менее я понимал, перед какой из сестер я сам в большом долгу. Я наивно полагал, что было бы мало смысла поддерживать Кламбер-Корт в пристойном состоянии, если бы у хозяина не было хотя бы малейшего представления о стиле, связанном с проживанием там. Это было своего рода чувство, которое часто описывалось в собственной литературе Фонда. Дому не в меньшей степени требовалась присутствие Оливии. И все же казалось несправедливым, что самоотверженную Агнессу вдобавок ко всему обременяет такое непомерное количество пыли. Холодный ветер развевал серую взвесь вокруг меня, и она проникала сквозь прорехи в кузове. Окна все-таки умудрялись как-то сдерживать ее.
Я подъехал к домику, который молодой Хэнд снял поблизости с одной из пришедших в необратимый упадок плотин. Много лет кряду в домике не было ни газа, ни электричества, ни воды (если не считать реку), да и толковый подъезд организован не был, так что Хэнду не пришлось платить за аренду много. Это и хорошо – Фонду требовалось выделить слишком много денег на другие его начинания. Пришлось оставить машину на обочине и по грязной тропе пересечь два замерзших поля. Хэнд и группа из семи-восьми других энтузиастов жарили бекон на примусе под свист ветра в разбитых окнах. Рядок походных лежанок, не заправленных после сна, отдувался, похоже, за всю мебель в доме. Компания Хэнда выглядела так, будто всю одежду приобрела в магазине армейских товаров – во всех отношениях это был странный фон для проекта под эгидой Фонда исторических сооружений. Хотя, без сомнения, он имел определенную новаторскую ценность.
К сожалению, я прибыл значительно позже назначенного часа. Это меня не удивило, так как я всегда говорил, что время, на котором настаивал Хэнд, было слишком ранним; тем более, еще не отступила зима – официально и во всех других отношениях. Молодые люди мое опоздание восприняли саркастически, и я почти сразу понял, что мое беспокойство из-за пыли в Кламбер-Корте для них останется пустым звуком. Поэтому о проблеме при них я даже не упомянул.
Я не стану пускаться в подробности насчет проекта восстановления реки Бовил: отчасти потому, что большинство деталей уже хорошо известны (по крайней мере, тем, кто, вероятно, заинтересуется ими) и стали предметом исчерпывающего отчета, отредактированного самим Хэндом (хотя лично я думаю, что независимый редактор справился бы лучше); и еще потому, что я описываю именно свое пребывание в Кламбер-Корте, на которое проект практически не повлиял. Две части моей жизни в то время находились почти в герметичных отсеках, если использовать очевидную, но меткую метафору.
После довольно-таки ужасного первого дня на реке, когда было очень холодно (позже еще и пошел дождь), грязно, и я в основном (как теперь кажется) только и делал, что плутал в бесконечных зарослях ежевики и шиповника, имея недостаточно определенную власть над группой грубияна Хэнда, я вернулся на первоклассный ужин в Корт с вящим облегчением. Второй вечер с сестрами Брейкспир, точная копия первого, являл собой странный контраст – после компании Хэнда и его шумных сподвижников нечто подобное и представить себе было трудно, будто я угодил в совершенно иной мир. Поднимался пронизывающий ветер, как это часто бывает в конце марта; но хотя от него весь дом слегка поскрипывал, пыль не клубилась и не вздымалась по углам. В какой-то момент я решил поговорить с Оливией об этой проблеме, если удастся побыть с ней наедине достаточно долго; по крайней мере, их служанка Элизабет не восприняла меня в штыки. Но в тот вечер, казалось, ни одного подходящего момента не представилось. Возможно, я был слишком измучен Хэндом, чтобы без опаски пускаться в новую авантюру. Стоило разведать обстановку и нравы получше, если это в принципе было возможно в случае с сестрами Брейкспир.
Только когда я вернулся в свою комнату на ночь, до меня отчетливо дошло: Агнесса, возможно, намеренно не позволяла мне остаться наедине с Оливией больше чем на минуту или две. Она упорно сидела в нашей компании – раздражительная, особо ничем не занятая и оттого еще более мрачная, будто в ее непреложную обязанность входило не сводить глаз с двух персон, коим никак нельзя доверять. Неужели ее так задело мое отношение к пыли… или она вообразила, что я положил глаз на ее сестру? Может, она следила за тем, чтобы я, не дай бог, не потревожил отстраненную Оливию сверх положенного, не пролил слишком много света на истинное положение сестринских дел? Или все это – лишь мои пустые, ни на чем не основанные домыслы?
Что показалось мне самым странным в этом, в общем-то, безумно странном образе жизни – вернувшись домой после дня, проведенного на реке, я не застал нигде света. Вечер казался чем-то неотделимым от поместья, и в здешних потемках мне все время казалось, будто я – последний человек во всем мире… или, как минимум, в большом парке. Оливия никогда не включала свет без крайней на то нужды, а Агнесса допоздна пропадала по каким-то неотложным делам, о которых я не осмелился бы спросить. Тишь и Темень – вот кто меня встречал. Пришлось подняться по изогнутым каменным ступеням и нарушить тишину, нажав на маленькую кнопку звонка. Иллюзия того, что дом был огромной пустой моделью, всегда возвращалась ко мне в это время. То, что в огромном, темном, бесшумном помещении мог находиться хоть один живой человек, казалось либо абсурдным, либо зловещим.
Но мне никогда не приходилось звонить больше одного раза. Серая Элизабет всегда появлялась через один и тот же короткий промежуток времени и впускала меня, никогда не зажигая свет. Я и сам никогда не тянулся к выключателю – полагаю, мы оба сдерживались из уважения к Оливии, вечную пассивность которой я находил такой же непостижимой, как вечное нервное возбуждение Агнессы. Прошло три или четыре таких дня, и я ни разу не видел Оливию верхом, хотя она все время носила одни и те же поношенные бриджи и сапоги для верховой езды. Это правда, что я всегда уходил
