— Меня не касается, что вы слышали. Я говорю о себе. — Байрон залпом выпил виски.
— Конечно. И они тоже говорили о себе, — усмехнулся Чарльз, поднимая свой бокал.
Выпив виски, он отодвинул опустевший бокал, перегнулся через столик и взял Ребекку за руку.
— Буду рад видеть тебя снова, дорогая. Ты здесь всегда желанная гостья.
— Я знаю.
— Вот и прекрасно.
Чарльз поцеловал ей руку и встал.
— И ты, Байрон, приходи, когда выберешь время. Чтение договора требует внимания и неспешности.
Байрон ответил легким кивком, но не встал.
— Сомневаюсь, что вы когда-нибудь станете мне симпатичны.
— Такова особенность наших ролей, Гробовщик, — улыбнулся Чарльз. — Моя роль — постоянно напоминать Ребекке о мире, в котором она могла бы править. А твоя, — он слегка поморщился, — напоминать ей о жизни в мире живых. — Он взглянул на Ребекку. — И мы оба постараемся уберечь ее от мертвецов, если она забудет, что они представляют опасность.
Уорд прошел к двери и распахнул ее. На пороге Чарльз еще раз улыбнулся им обоим и сказал:
— В отличие от Алисии, у меня нет расходной книги. Виски — мой подарок. И никаких обязательств взамен.
Дверь закрылась.
Несколько минут они сидели молча. Потом Байрон встал, поднял Ребекку и медленно, с наслаждением поцеловал.
— Идем домой, Бекс.
Невзирая на все, что она услышала от Чарльза, Ребекка не без грусти покидала его мир. Как бы там ни было, она действительно принадлежала обоим мирам. Она понимала: полностью доверять Чарльзу и полагаться на него нельзя. И тем не менее она почему-то доверяла ему и полагалась на него… Или почти доверяла.
Ребекка не выпускала руку Байрона, когда они вернулись в подвал и металлический шкаф вновь загородил туннель между мирами. Все так же не выпуская его руки, она поднялась наверх и вышла из похоронного заведения. Байрон выпустил ее руку лишь ненадолго, чтобы закрыть входную дверь. Сделав это, он тут же снова сжал руку Ребекки, помог ей надеть куртку и шлем, потом завел мотоцикл, и они помчались в ночь.
Она вдруг вспомнила, что не видела ни одной квартиры, которые снимал Байрон, странствуя по городам. Их редкие ночи проходили в гостиницах и мотелях. А теперь его дом — жилая половина похоронного заведения. Снова, как и давным-давно. И ее дом теперь — дом Мэйлин… как и десять лет назад. Оба они оказались там, где им и предстояло жить в течение ближайших десятков лет.
Завтра или в другой день она расскажет Байрону историю Чарльза. Но не сейчас. Сейчас Ребекка наслаждалась покоем. Странное ощущение покоя она почувствовала, когда спасала мертвых или смотрела на Дайшу, уходящую в новую жизнь, и даже наблюдая страшный, но справедливый конец Сисси. Это была ее жизнь, невозможная без Байрона.
«А я ведь никогда и не могла без него».
Ребекка наслаждалась дорогой, темнотой, ощущением ее города и близостью Байрона. Когда они приехали, она слезла с мотоцикла, стянула шлем и сказала:
— Я люблю тебя, Би.
— Что? — оторопел Байрон.
— Я люблю тебя, — повторила Ребекка. — Но это не значит, что я предлагаю тебе жениться на мне и обзавестись детьми. Ни то, ни другое, однако я люблю тебя.
Байрон нежно провел ей большим пальцем по щеке.
— Что-то не припомню, чтобы я предлагал тебе замужество и детей.
— Вот и хорошо, — улыбнулась она. — Я тоже что-то не припоминаю, чтобы признавалась тебе в любви.
Байрон поцеловал ее.
— Сомневаюсь, что мне когда-нибудь захочется детей. Эта… наша миссия… Не хочу.
— Знаю. Я тоже, — сказала Ребекка, вспомнив письмо Мэйлин, где та писала о зависти Сисси, и вспомнив смерть Эллы.
Взявшись за руки, они вошли в дом, поднялись на второй этаж и погасили свет.
Ребекка поднялась вместе с солнцем и отправилась на первое кладбище в ее списке. Придя к знакомому надгробию, она посадила небольшой куст. Когда он зацветет, на нем появятся красивые желтые розы. Ребекка выровняла землю вокруг куста и достала из сумки бутылочку.
— Здравствуй, Мэйлин, — прошептала она, проводя рукой по надгробию. — Помнишь, как мы с тобой копались в огороде? Ты учила меня сажать лук, горох и ревень. А потом впервые взяла меня на кладбище, и мы посадили первый розовый куст.
Ребекка помолчала, чувствуя, как ее наполняет сладостная, приятная грусть.
— Нас тогда было трое: ты, я и Элла… Я тоскую по ней. До сих пор. По Джимми. И по тебе.
У нее по щекам покатились слезы. Сладостная грусть сменилась болью, которую невозможно было вырвать из души. Ребекку утешала лишь мысль о том, что Мэйлин перешла в другую жизнь, в тот мир, где она… Трудно сказать, захочет ли она соединиться с другими умершими родственниками или ей будет достаточно общества Уильяма.
Простившись с могилой Мэйлин, Ребекка обошла и другие могилы, требовавшие ее внимания. Она убирала мусор с могильных плит, выливала на землю немного виски и говорила необходимые слова. Это кладбище значилось первым в списке ее ежедневных обходов, но она не торопилась и никого не оставляла без внимания.
Небо светлело. Ребекка закончила обход, убрала фляжку в сумку — и увидела Байрона. Он был в старых потертых джинсах. Рюкзак, висевший на плече, тоже знавал лучшие времена. Щетина на лице свидетельствовала о том, что Байрон торопился.
— Что-то ты рано сегодня, — сказала Ребекка.
— Доброе утро, — улыбнулся Байрон и поцеловал ее.
— Здравствуй, — Ребекка закрыла глаза, наслаждаясь его объятиями. — Я решила выйти пораньше, чтобы потом мы… ну, в общем… я подумала…
— Ты хотела освободить вечер для меня?
— Угадал. Мне мало катаний на мотоцикле и походов по экзотическим заведениям мертвецов. Хочу чего-нибудь более традиционного. Я давно не готовила.
— Я собирался приготовить завтрак, но ты уже ускакала.
Байрон не стал говорить, что он испугался, проснувшись в пустом доме. Это было и так понятно по их встречам в прошлом.
— Я оставила записку на столе.
— Да? — искренне удивился Байрон.
— Ты ее не заметил.
— Мне было не до этого. Я схватил рюкзак и помчался… — Он снова взял ее за обе руки. — У тебя есть привычка убегать.
— У меня была привычка убегать, — поправила его Ребекка.
— Ты уверена?
— Уверена. Я люблю тебя, а раз у тебя хватает терпения любить меня…
Его поцелуй помешал ей договорить.
Ребекке всегда было хорошо рядом с Байроном. Если честно, она даже на минуту не могла представить рядом с собой кого-то другого. Вот только признаваться в этом — даже самой себе — ей было непривычно. Она почувствовала знакомую легкость, к которой примешивалось гораздо менее знакомое ей чувство — ощущение счастья.
