– А называли в новостях имя убитого или конкретные обстоятельства преступления? – уточнила Клаудия.
Карабинер ответил отрицательно.
– Значит, мы пока можем дышать свободно. – Она повернулась к Монелли. – Пьетро, район вокруг места преступления уже обыскали на предмет каких-нибудь следов?
– Да, но безуспешно. Дождь, который прошел ночью, многое смыл, мы не смогли отыскать ни одного достаточно четкого отпечатка ног. – Монелли широко улыбнулся. – Но если ты не доверяешь моим людям, можешь сама еще раз все прошерстить.
Клаудия восприняла его шутливое предложение всерьез. Монелли абсолютно прав: ей в любом случае нужно еще раз самостоятельно осмотреть район вокруг места преступления. Но не из-за недоверия к сотрудникам, а лишь потому, что она чрезвычайно добросовестный полицейский и к тому же привыкла полагаться только на себя.
Комиссар прошлась вдоль красно-белых кеглей из твердой пластмассы; они обозначали путь, который Ренато Сорелли, предположительно, проделал, убегая от убийцы. Медленно, шаг за шагом, Клаудия продвигалась вперед, не отрывая глаз от земли. Даже вновь зарядивший дождь не мог отвлечь ее от этого занятия. Она отказалась взять у Альдо зонтик, поскольку в подлеске он был бесполезен. На ней была непромокаемая куртка, а кроме того, ей было приятно отвергнуть помощь Альдо, пусть и по такому смехотворному поводу.
Добравшись до асфальтированной дороги, Клаудия резко развернулась и так же медленно направилась обратно. Теперь она рассматривала землю слева и справа от размеченной дорожки. Неожиданно Клаудия остановилась. Слева, среди упавших веток и частично истлевших листьев, лежал какой-то предмет. Клаудия подошла поближе, присела на корточки и осторожно разгребла грязь правой рукой, затянутой в перчатку. Перед ней лежала золотая цепочка с таким же золотым медальоном в форме сердца. Она подняла цепочку кончиками пальцев и подозвала Монелли и Альдо.
Клаудия ухмыльнулась и посмотрела на Монелли.
– Ну-ну, так ты говоришь, что твои люди все здесь тщательно осмотрели, да?
Начальник группы криминалистов что-то пробурчал в бороду и добавил, немного громче:
– Возможно, эта цепочка не имеет никакого отношения к убийству.
Клаудия провела большим пальцем по крошечному механизму, открывающему медальон. Она долго смотрела на две фотографии, каждая из которых была не больше монетки в один евро. И хотя темноволосый мужчина на фотографии выглядел лет на тридцать-сорок моложе умершего, она с первого взгляда узнала в нем Ренато Сорелли. Клаудия повернула открытый медальон так, чтобы Монелли и Альдо тоже увидели фотографии.
– Если этот мужчина – не наш мертвый иезуит, то я не Клаудия Бианки.
Монелли, защищаясь, поднял руки.
– О'кей, о'кей, ты выиграла. Прошу прощения за халатность своих людей. Интересно, кто потерял здесь эту цепочку: сам Сорелли или его убийца.
Альдо подошел ближе, чтобы лучше рассмотреть фотографии.
– А меня больше интересует, кто эта женщина. Такие подвески в форме сердца обычно носят влюбленные. Разве иезуиты не дают обет целомудрия?
– Ты прав, – согласилась Клаудия.
Монелли ухмыльнулся.
– Ну и что с того? У многих священников есть незаконнорожденные дети. Впрочем, знаете, как размножаются монашки и монахи?
Альдо покачал головой.
– Как?
– Делением.
Монелли и Альдо громко захохотали и замолчали лишь после того, как заметили суровый взгляд Клаудии.
– Прошу прощения, – пробормотал Монелли. – Я, разумеется, не имел в виду тот монастырь, в котором ты выросла.
Клаудия не стала углубляться в рассуждения на данную тему, а снова пристально посмотрела на снимок женщины. Ее лицо было миловидным и доверчивым, даже, пожалуй, несколько простодушным. Может, именно такая женщина и способна влюбиться в священника? В Божьего человека, который нежно шепчет ей на ушко, что любовь к ней для него не менее важна, чем любовь к Богу?
5
Маленькая монастырская келья
Демоны в ее груди сжирали ее изнутри. Раньше от боли у нее на глазах выступали слезы, но они давно уже иссякли. Она металась на своей узкой кровати, поскольку от боли не могла лежать спокойно. Старая панцирная сетка скрипела при каждом движении и наполняла крошечное помещение звуками, напоминавшими визгливый концерт. У нее в ушах он звучал так, будто демоны в ее теле хотели высмеять ее пронзительным пением.
Она повернулась на левый бок и стала смотреть на распятие на стене и выцветшее изображение Девы Марии рядом с ним.
Какое-то время она думала о том, чтобы вымолить у Матери Божьей милость – смерть. Но это грех – возвращать божественный дар жизни. Бог, которому она обязана жизнью, послал ей боль, чтобы покарать ее за грехи, о которых она знала. Грехи ее были велики, потому и наказание тоже было велико.
Новый приступ колющей боли, казалось, пытался расколоть ее грудную клетку, словно топор дровосека, отделяющий ее плоть от внутренностей. Тяжело дыша, она перекатилась с одного бока на другой, потеряла опору и приземлилась на твердый холодный пол. Холод принес ей облегчение, и целое долгое мгновение она прижималась лбом к полу.
Демоны теперь уже не так яростно терзали ее тело – похоже, самый жестокий голод они успели утолить. Она стала на колени, сложила худые руки и посмотрела наверх, на изображение своей святой покровительницы. Мать Бога-Сына была с ней, и за это она хотела отблагодарить ее.
Богородице Дево, радуйся.
Благодатная Марие, Господь с Тобою;
благословенна Ты в женах
и благословен плод чрева твоего,
яко Спаса родила еси душ наших.
Святая Мария, Матерь Божия,
моли о нас грешных,
ныне и в час смерти нашей.
Аминь.
Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Чувствует ли она благословение Матери Божьей? Лучше ли ей? Нет, сколько бы она ни прислушивалась к себе, в ней были лишь осознание вины, печаль и боль. И ничего больше.
Мария хотела повторить молитву, но споткнулась о строку «Благословен плод чрева твоего». Она повторяла ее снова и снова, пока ей не показалось, что остались только эти четыре слова.
– Плод чрева твоего, – прошептала она наконец утомленно, и только теперь, спустя долгое-долгое время, по ее старческим щекам вновь заструились слезы.
Рим каждый раз заново околдовывал Пауля Кадреля: этому городу было почти три тысячи лет, но он оставался полным жизни. Между античными храмами, зданиями эпохи Ренессанса и произведениями искусства в стиле барокко римляне ходили так равнодушно-деловито, будто нет ничего особенного в том, что они живут в том самом городе, где убили Юлия Цезаря; где Калигула угнетал свой собственный народ, а Нерон преследовал христиан; где Боттичелли, Микеланджело, Рафаэль, Браманте,[4] Бернини[5] и Борромини[6] оставили свой след и где билось сердце христианства. Никакой другой город, где Паулю приходилось бывать, не обнаруживал стольких граней и не скрывал в себе такого богатства рассказов и тайн. Рим тревожил душу Пауля и сейчас, когда такси везло его из аэропорта Фьюмичино в кипящий жизнью центр Рима.
