Вячеслав Маликов Продать душу
— Зыыыы, — Саша в слезах с кулаками бросилась на зеркало. Ударив несколько раз по стеклу, она обнаружила, что это больно. Завыв ещё больше, она упала на пол. Ноги не держали. Хотелось умереть, чтобы ничего этого не было. Размазывая слёзы по щекам, она в который раз уже перебирала варианты самоубийства. Предыдущая попытка оказалась неудачной — она так и не решилась прыгнуть из окна. Простояла как дура целых двадцать минут на подоконнике, но так и не шагнула в темноту. Была ночь, и, пока все спали, она думала покончить с этим жестоким миром раз и навсегда. Не удалось. Струсила. Дура! Даже умереть не можешь! Было больно и обидно. Поднеся правую руку к зарёванным глазам, Саша обнаружила, что по руке течёт кровь. Подняв глаза на большое зеркало, она наткнулась на набор осколков в тяжёлой оправе. Они словно только и ждали её взгляда, — часть осколков с хрустом вывалилась из оправы и упала на пол и на неё, звеня и разбиваясь на ещё более мелкие кусочки, раня разлетающейся шрапнелью девичью кожу. С визгом закрывая лицо руками, Саша уткнулась носом в колени.
В институт на следующий день Саша не пошла. Мама, ругаясь, вечером промыла ей раны, вынув все стёкла, и перебинтовала её руки и шею. Лицо чудесным образом не пострадало — лишь маленький алый стежок подживал на подбородке. В трельяже теперь не хватало среднего зеркала. Родители вечером со вздохами обсуждали — надо ли вставлять туда новое стекло. Причём мама, возмущаясь поведение дочери, всё же требовала от отца нового зеркала, а папа вздыхал, ибо после работы ему надо было ехать в магазин при мебельной фабрике и покупать это самое зеркало — получалось долго, но дешевле. Потом ещё надо будет его вставлять в трельяж. А папе было жалко терять вечер перед телевизором. Потому он и вздыхал. Но это было вчера. Сегодня же Саша сидела за письменным столом, думая о несбыточности простых желаний. Что стоило Богу сделать её красивой? Ну пусть не ослепительно, пусть бы от неё не вешались все парни двора или института, пусть бы машины не останавливались на зелёный свет и не пропускали её… Пусть так. Но ведь чуть-чуть красоты можно было дать? Ведь нет ни рожи ни кожи, как говорят. Говорят… за спиной говорят. Сволочи. Ведь нет ни лица, ни фигуры. Пошутил Бог что ли? Или наказывает за что-то? А за что можно наказывать? Ведь христианство не буддизм — тут нет перерождений. Только воскрешения. Значит я в первый раз живу на земле. За что тогда меня наказывать, если я ничего ещё не совершала? За будущие грехи? Тогда почему Адама и Еву, например, Бог наказал только после того, как они согрешили? И Содом и Гоморру он не превентивно затопил, а лишь после того, как они долго и со вкусом грешили. Да и при Ное он топил всех… Мог бы и Ноя утопить, раз его потомки потом грешили в этих самых долбанных Содоме и Гоморре… И сына Его они же казнили. Мог бы их наказывать тогда тоже заранее! Меня-то за что? — Саша с отвращением отшвырнула со стола учебник по менеджменту. Книга беззащитно взмахнула страницами и ударилась о стену. Когда она затихла на полу, слабо подрагивая на сквозняке парой страниц, словно раздавленное насекомое рефлекторно подрагивает своими члениками, Саша вскочила из-за стола и почти бегом вылетела на кухню, стараясь унять нервную дрожь в руках.
— Будь всё проклято!
Папа весь вечер со скорбной миной вставлял новое зеркало в оправу,
демонстрируя всему миру в лице жены и дочери своё несчастье. Делал он это молча, всей своей позой показывая смирение перед тиранией и угнетением. Ведь ему приходилось работать, когда он мог провести эти часы лёжа перед телевизором. Саша с непроницаемым лицом сидела в зале, глядя в окно. Перебинтованные руки покоились на коленях. В голове вертелась одна мысль: Сегодня, или никогда!
Когда родители легли спать и выключили свет… Точнее это мама легла спать, а папа продолжал смотреть свой проклятый телек, Саша встала с кровати и начала медленно одеваться. А потом нервным жестом отбросила в сторону брюки. Ночная рубашка вполне сойдёт за саван.
Она надела на босые ноги домашние тапочки и осторожно вышла в подъезд. Закрыв дверь, она начала медленно и тихо спускаться по лестнице вниз. Запоздало она поняла, что зря не оделась. Испугалась она не холода — всё-таки лето, да и какая разница на погоду, если это твоя последняя прогулка? Нет, испугалась она того, что может не дойти просто. Прицепится кто-нибудь по дороге из-за её неодетого вида, хотя идти надо было всего через два двора. Да ладно, время уже два часа ночи — прохожих мало; и возвращаться — плохая примета.
До стройки Саша добралась без приключений, хотя и поминутно озираясь на тени в подворотнях и слабо мерцавшие окна домов. Стройка — это такое номинально огороженное здание, куда легко можно попасть. Чем и пользуются школьники, наркоманы и прочие бездельники. Ещё там школьникам можно заниматься любовью, если больше негде. Саше с этим не везло даже сейчас, на втором курсе института. Со вздохом она отогнала от себя мысли и полезла в не зарешёченное окно первого этажа.
Дом обещал быть высоким и стройным, похожим на свечу. Пока было отстроено лишь двенадцать этажей. Саша шла по грязной, заваленной строительным мусором лестнице, шаркая тапочками по бетонной крошке, потёкам цемента, обрезкам арматуры и комьям смятой бумаги от упаковок. Было темно, приходилось держаться за стену, чтобы не поскользнуться и не упасть — а то ещё не убьёшься, а покалечишься. Главное, не дай Бог, здесь сейчас есть сторож и он не спит…
— Самоубийство — это грех, — тишину нарушил чей-то мужской голос, когда Саша только пересекла пятый пролёт. С визгом она подпрыгнула на месте и отлетела в сторону, всё-таки поскользнувшись на мусоре, что усеивал ступеньки.
— Кто это сказал? — спросила она, вглядываясь в темноту.
— Господь Бог, владыка всех живущих, — из темноты вышел человек, протягивая
Саше руку, чтобы она могла на неё опереться и встать. Чуть помедлив, она приняла помощь.
— А вы кто?
— Я — всего лишь прохожий, — улыбнулся человек, низко кланяясь. На вид ему было лет шестьдесят с чем-то. Роста он был небольшого, сухой, жилистый, голый череп матово блестел в свете фонарей, что пробивался на лестничный пролёт сквозь пустые квадраты рам будущих окон.
— Мне всё равно, грех это или нет, — если Саша и удивилась тому, что человек знал, зачем она сюда пришла, то быстро нашла оправдание этому — любой сторож строящихся домов (а ведь это мог быть только он, кто ещё?) знает, зачем девочки идут среди ночи в ночной рубашке, трусиках и тапочках на стройки.
— Есть другой способ согрешить, — намекнул сторож.