Он неожиданно замолчал.
Дорога была новенькой четырехрядкой, прямой и пустынной, как взлетная полоса. Машина сама собой стала постепенно набирать скорость. Все быстрее, быстрее, быстрее… Пока в щелях не завыл сквозняк, и прерывистая разметка не превратилась в сплошную линию.
Корсаков бросил взгляд на спидометр. Стрелка неукротимо ползла к отметке «сто». Посмотрел на водителя.
Парень вытаращил невидящие глаза, мертвой хваткой держал руль. Но было видно, что не он ведет машину, а она, потрясывая руль, крутит его руками.
С разлепившихся дряблых губ водителя свалилась капля слюны.
— Черт, опять!
Он проклял себя, что расслабился и забыл, в какие игры и, главное, с кем играет.
Отчаянно пнул по стопе водителя, впечатавшей педаль газа в пол. Но стопа, как налитая сталью, ни на миллиметр не поддалась.
Корсаков примерился к мелькающей за бортом бровке бордюра. Скорость была слишком велика, а каменная кладка слишком близко.
Он рванул рычаг ручного тормоза.
Под днищем протяжно, как токарный станок взвыл крошащийся стержень тормоза. Машину затрясло. В салоне пахнуло стальной гарью. Рычаг вибрировал и болью стрелял в руку. Заклиненные колеса с воем скребли асфальт.
Корсаков досчитал до семи и плечом выбил дверь.
Падал, закрыв голову руками, поджав к животу колени.
Ожидал беспощадного удара об асфальт, обжигающей боли, хруста костей и самого страшного — кровавой вспышки в мозгу, после которой настанет мгла, их которой уже никогда не вынырнуть.
Но произошло странное. Тело подхватила мягко пружинящая сила, словно окунулся в пуховую перину. Невесомое тепло обволокло тело, залепило глаза и уши. В полной, противоестественной тишине, начался завораживающе медленный полет. Плавный и не страшный, как в детском сне.
Он почувствовал, что его переворачивает, вытягивает и плавно опускает ногами вниз. Распахнул руки и подогнул колени, готовясь сгладить возможный удар о твердую поверхность. Но его опустило также медленно и бережно, как и подняло в воздух.
Корсаков замер, боясь пошевелиться.
Сон вдруг оборвался. Разом нахлынули звуки. Шелестел дождь, выл двигатель удаляющейся по пустому шоссе машины. Страшно изношенный «москвичок», в котором остался парализованный водитель, шел на разгон под крутой уклон.
Первая мысль, проснувшаяся в голове, была абсолютно глупой.
«Шляпу-то я забыл в машине. Жаль. Как-никак, семь лет вместе».
Машина, разогнавшись на спуске, на дикой скорости выскочила на перекресток. Выкатившийся наперерез автобус затормозить не успел. Тюкнул в бок бампером.
«Москвичок» резво вскинулся, задрал передок, высек из асфальта шлейф искр. Ударился о бордюр. И высоко взвился в воздух. Завалившись в полете на бок, исчез в темноте. Спустя секунду полыхнула яркая вспышка.
Корсаков зажмурился. Когда открыл глаза, на месте падения машины плясал высокий язык пламени.
Мягкий толчок в спину заставил Корсакова сдвинуться с места. Еще один, настойчивее и сильнее, вынудил сделать первый шаг.
Упругая сила, подталкивая в спину, бегом погнала вперед, к дому Анны.
* * *
Выйдя из лифта, он достал из кармана две связки ключей. Долго соображал, какая же из них от квартиры Анны. Ключами от московской квартиры Ивана так и не воспользовался, а вернуть не сложилось. Впервые за несколько лет в его карманах скопилось столько ключей.
— Не тормози, — сказал он сам себе.
Вход в коридор перегораживала стальная дверь. Присмотревшись к замку, Корсаков выбрал подходящий. Сунул в скважину. Оказалось, угадал.
Приоткрыл дверь, прислушался. В коридор выходили четыре двери, не хотелось нарваться на соседей.
Быстро прошел к двери квартиры Анны, вставил ключ в нижний замок. Провернул. Дверь была закрыта еще и на верхний. Этот замок долго не пускал ключ в скважину. Потом внутри заело какую-то пружинку.
Корсаков чертыхнулся. Приказал себе расслабиться. Медленно провернул ключ. Щелкнула собачка замка. И дверь распахнулась, как от сквозняка.
Корсакова ударом швырнуло через порог. И он едва не упал, споткнувшись о труп блондина. Кроме белобрысого ежика на голове у тела ничего не уцелело. Все остальное словно измочалили молотком. Что странно, крови ни капли не было.
Рука сама собой выхватила пистолет и передернула затвор.
В квартире гулял сквозняк, разнося тухлый, тошнотворный запах. Из темноты доносились чавкающие звуки, бульканье и урчание.
Корсаков посмотрел на стену. Она вся была расписана четырехпалыми порезами. Когти неизвестного зверя продрали обои и глубоко вошли в штукатурку.
«Мы это уже проходили».
Он поднял голову к потолку. Как и ожидал, весь потолок был забрызган густой слизью.
Шагнул влево по склизкому полу.
Дверь в кухню сорвана. Вся мебель порушена. На полу, среди груды щепок и обломков досок, распластались густо-черные неподвижные тела. Внавал.
Мертвая тишина. Ни стона, ни всхлипа.
Из-под двери в ванную вытекала студенистая лужа. Корсаков приоткрыл дверь. Отшатнулся.
«Два шага вправо. С порога — полшага влево, упасть на колено. Ствол — перед собой».
Основное побоище произошло в комнате. Словно стадо бешенных слонов проскакало. Или ураган отбушевал только в отдельно взятой квартире.
Трупов навалено — по колено. Плотной, удушливо пахнущей сочащейся массой. Среди грязно-серых тел выделялись мертвенно белые части тел блондинов.
Корсаков опустил взгляд под ноги. И едва сдержал рванувшуюся из желудка рвоту.
Оторванная голова блондина с измочаленной шей скалилась в манекенской улыбке. В стеклянных глазах играли зайчики света.
Стены комнаты вдруг сделались дымчатыми, колеблющимися, тая, отступили во мрак. Помещение расширилось, потолок выгнулся стрельчатой аркой.
Тишина стала гулкой, как в склепе. Пахнуло подземельным холодом.
В куче тел кто-то зашевелился. Корсаков сразу же поймал темный контур на мушку.
Глаза не поверили увиденному.
Огромный варан приподнялся на лапах. С морды капала кровь. Круглые глаза смотрели с тупой ненавистью. Тварь распахнула пасть, показав мелкие острые зубы.
Корсаков выстрелить не успел. В полумраке сверкнула стальная молния. И косо срезанная голова твари с чавкающим звуком отвалилась. Из трубы распоротого горла хлынула вонючая слизь.
Приступ рвоты сломал Корсакова пополам. В глазах потемнело. Рвало мучительно, до желчной слизи.
«Я сейчас сойду с ума!»
И сразу же воля превратилось в кисель. Захотелось упасть ничком и не шевелиться. Закрыться в скорлупе безумия, и пусть весь мир и все преисподние вместе взятые катятся ко всем чертям.
