Прямо как...
– А что стало с мамой?
Эли неуверенно посмотрел на него и спросил:
– С моей?
– Нет...
Оскар умолк, представив свою маму у ручья, где она полоскала одежду. Только это была не его мама. Даже ни капельки не похожа. Он потер глаза и ответил:
– То есть да. Конечно. С твоей.
– Я не знаю.
– Но они же не могли...
– Я не знаю!
Эли обхватил живот руками так, что побелели костяшки пальцев. Плечи его поникли. Немного расслабившись, он ответил уже спокойнее:
– Я не знаю. Прости. Прости за все... за это. Я просто хотел, чтобы ты... не знаю. Прости. Это было глупо.
Эли был копией своей мамы. Тоньше, свежее, моложе, но... копией. Через двадцать лет Эли наверняка будет выглядеть точь-в-точь как та женщина у ручья.
Только не будет. Потому что через двадцать лет он будет выглядеть точно так же, как и сейчас.
Оскар тяжело вздохнул и откинулся на спинку дивана. Слишком много впечатлений. Легкая боль, покалывающая в висках, становилась все ощутимее, все сильнее. Слишком много... Эли встал:
– Я пойду.
Подперев рукой подбородок, Оскар кивнул. У него не было сил возражать или обдумывать свои действия. Эли снял халат, и взгляд Оскара снова упал на низ его живота. На этот раз он разглядел на светлой коже розовое пятно – шрам.
Как же он... писает? Хотя, может, ему и не надо...
Спрашивать он не стал. Эли сел на корточки возле пакета, развязал его и стал вытаскивать свою одежду. Оскар предложил:
– Можешь у меня что-нибудь взять.
– Да ничего.
Эли вытащил клетчатую рубашку. Темные пятна на голубом фоне. Оскар выпрямился. Головная боль стучала в висках.
– Слушай, ну хватит, возьми у меня...
– Не надо.
Эли начал натягивать на себя окровавленную рубашку, и у Оскара вырвалось:
– Это же отвратно, ты что, не понимаешь? Какой же ты отвратный!
Эли повернулся к нему, держа рубашку в руках:
– Ты правда так думаешь?
– Да.
Эли запихнул рубашку обратно в пакет.
– А что мне можно взять?
– Выбери там, в гардеробе. Бери что хочешь.
Эли кивнул и вошел в комнату Оскара в поисках гардероба, а тот тем временем сполз по спинке дивана, лег на бок и прижал руки к вискам, чувствуя, что они вот-вот лопнут.
Мама, мама Эли и моя мама, Эли, я. Двести лет. Папа Эли. Папа Эли? Тот мужик, который... Тот мужик.
Эли вошел в гостиную. Оскар открыл уже рот, чтобы что-то спросить, но при виде Эли тут же закрыл. На Эли было платье. Выцветший желтый сарафан в белую крапинку. Один из маминых нарядов. Эли разгладил его рукой.
– Ничего? Я специально выбрал тот, что похуже...
– Но это же...
– Я потом отдам.
– Ладно. Ладно.
Эли подошел к нему, сел перед ним на корточки, взял за руку.
– Слушай, прости. Я не знаю, что сказать...
Оскар махнул свободной рукой, чтобы тот перестал, и сказал:
– Ты слышал, что тот мужик сбежал?
– Какой мужик?
– Ну тот... который выдавал себя за твоего отца. С которым ты жил.
– И что с ним?
Оскар зажмурился. Перед глазами мелькали синие молнии. Цепь событий, восстановленная из газет, пронеслась перед ним, и он вдруг рассердился, вырвал руку и, стукнув себя кулаком по голове, выкрикнул, не открывая глаз:
– Хватит! Прекрати! Я все знаю, понял? Хватит претворяться. Хватит врать, у меня твое вранье вот где уже сидит!
Эли молчал. Оскар зажмурился, сделал вдох, выдох:
– Сбежал твой мужик. Его целый день уже ловят, только пока так и нашли. Теперь ты все знаешь.
Пауза. Затем голос Эли над его головой:
– Где?
– Здесь. В Юдарне. В лесу. Где-то в Окесхуве.
Оскар открыл глаза. Эли поднялся на ноги и теперь стоял, зажимая ладонью рот и глядя на него распахнутыми от ужаса глаза. Платье было ему велико и висело мешком на узких плечах – он казался ребенком, взявшим без спроса мамино платье и теперь ожидающим наказания.
– Оскар, – произнес Эли. – Не выходи из дому. Когда стемнеет. Обещай, что не выйдешь.
Это платье. Эти слова. Оскар прыснул и, не сдержавшись, ответил:
– Ты прямо как моя мама.
*
Белка сбегает вниз по стволу вяза – и вдруг замирает. Звуки далекой сирены.
По Бергслагсвеген проносится «скорая» с включенной мигалкой и сиреной.
В скорой три человека. Лакке Соренсон сидит на откидывающемся сиденье, зажав в ладонях окровавленную, исцарапанную руку, принадлежащую Виржинии Линдблад. Санитар поправляет шланг, снабжающий тело Виржинии физиологическим раствором, чтобы сердцу было что качать, так как она потеряла много крови.
Белка решает, что звук не представляет опасности и на него можно не обращать внимания. Она продолжает свой спуск. Весь день лес был наполнен людьми и собаками. Ни минуты покоя. Только теперь, когда стемнело, белка осмелилась спуститься с вяза, на котором пряталась весь день. Но сейчас лай собак и голоса наконец стихли, а гудящая железная птица, зависшая над верхушками деревьев, похоже, вернулась в свое гнездо.
Спрыгнув с дерева, белка бежит по толстому корню. Она не любит бегать по земле в темноте, но голод берет верх. Она действует осторожно, останавливается, прислушивается, оглядывается по сторонам через каждые десять метров. Обходит нору, где еще летом жило семейство барсуков. Она их давно не видела, но лучше перестраховаться.
Наконец она достигает своей цели: ближайшего запаса, заготовленного на зиму с осени. Ночью температура опять упала ниже нуля и снег, начавший было подтаивать за день, покрылся тонкой твердой коркой. Белка царапает корку когтями, ломает ее, копает дальше. Замирает, навостряет уши, снова копает. Разгребает снег, листья, землю.
Опасность.
Она зажимает орех в зубах и взлетает на сосну, даже не успев закопать тайник. На ветке берет орех в лапы и пытается определить источник звука. Голод велик, а пища в каких-то нескольких сантиметрах от ее рта, но сначала нужно отыскать опасность – убедиться, что ей ничто не угрожает, прежде чем приступать к еде.
Голова белки крутится из стороны в сторону, нос подрагивает, она смотрит на истоптанную людьми землю – и находит то, что искала. Предосторожность себя оправдала. Громкое царапанье доносится из барсучьего логова.
Барсуки не умеют лазить по деревьям. Белка немного успокаивается, начинает грызть орех, продолжая поглядывать на землю, теперь уже скорее как зритель в театре с балкона третьего яруса. Ей любопытно, что происходит, сколько там барсуков.
Но из логова вылезает не барсук. Белка вынимает орех изо рта, смотрит. Пытается понять. Сопоставить то, что видит, с известными ей вещами. Ничего не выходит.
