Теперь молнии били в деревья, которые раскалывались и дымили, а у некоторых сухие ветки вспыхивали языками огня. Обугливалась от попаданий трава, кололся толстый, зернистый асфальт. Это было невозможно, но казалось, что ветер усилился еще больше. И не осталось в пыльном, рвущемся воздухе птиц, все они в какой-то момент попрятались.
На первый взгляд, сквер был пуст и беспечен. Снова чьи-то заботливые руки заперли калитку и большие ворота на громоздкие висячие замки. Когда трое путников подошли к решетке ограды, чугунные кованые прутья ожили, подняли шипящие змеиные головки и беспорядочно задергались, пытаясь дотянуться и покусать пришельцев. Ксендз было отступил на пару шагов, получил тычком кулака от колдуна по ребрам, после чего громко и сбивчиво начал выкрикивать слова молитвы против бесов. Петухов махал перед собой лопатой с перекошенным от страха лицом. Колдун подошел вплотную к мешанине вьющихся тел и шипящих голов на черной раме ограды, начал хватать змей руками и рвал, кромсал их, так быстро и яростно, что ни одна ожившая тварь не успела его укусить или ужалить (осталось невыясненным, как гады умели воевать). После этого колдун пнул раму решетки ногой, та упала, и все трое ступили на мокрую, неприбранную землю сквера.
И земля с погнившей свалянной травой, мусором, опавшими листьями будто бы не могла выносить их шагов, сперва чуть ли не выгибалась, сторонясь их ног, а потом вдруг прямо под ними полыхнула огнем, как если бы вместо воды здесь был разлит керосин. Колдун не дрогнул, лишь быстро обернулся к лихорадочно запрыгавшим на месте ксендзу и режиссеру. Ксендз догадался, чего ждет колдун, плеснул из пластиковой бутылки святой воды на пламя под собой, и оно моментально унялось. Колдун встал более уверенно, недалеко от порушенной ограды, рядом с небольшой елочкой, чья пышная аккуратная крона слегка светилась голубизной. Ткнул пальцем в прикрытую листвой землю, и именно туда вонзил штык лопаты Петухов, принимаясь за работу. Ксендз уже не вопил и не дергался, а скороговоркой бубнил свои певучие латинские молитвы, держа на уровне груди массивное золотое распятие, и лик Спасителя укоризненно глядел вдаль, в глубину сквера.
— Там что-то мертвое, кажись, баба... — чуть слышно прошептал Петухов, не переставая выбрасывать из ямы рыхлую серо-черную землю, лишь кивком головы указав на куст сирени метрах в десяти от них.
Под корявыми нижними сучьями куста действительно лежал какой-то бесформенный сверток, будто бы кукла, укутанная с головой в рваные бесформенные тряпки. Отдельно валялся коричневый стоптанный сапожок. В сучьях виднелась крепкая клюка с железным наконечником.
— Ванда, — уверенно заметил колдун. — Попользовались и сожрали. А она столько лет ждала да надеялась на что-то, дура...
Земля и воздух в сквере начинали прогреваться; снова от луж и от сырой травы потянулись клубы пара. И пришельцы ощутили, как сквозь подошвы башмаков им уже припекает ноги.
Петухов копал, глубоко с размаху всаживая штык лопаты, уже почти по пояс углубившись в яму. Но делать это смог до тех пор, пока лопату не выхватили из его ладоней со свежими водянистыми мозолями, одним бесцеремонным рывком, после чего черенок лопаты переломился сразу в двух местах, а стальная пластина медленно свернулась в мятый рулон. Он нагнулся, не понимая, что произошло. И отпрянул со страхом и отвращением: чьи-то высунутые из земли руки, на кистях которых было по три, по шесть длинных синих пальцев с отросшими черными ногтями, копошились на дне вырытой ямы, яростно раздирая и расщепляя черенок и штык лопаты.
Копатель с криком полез прочь из ямы.
Колдун будто бы очутился на крохотном островке в центре штормового океана — он ощущал, как на него накатываются грозные валы черной, густой и плотной силы, которые исходили из центра сквера, а затем со всех сторон неуклонно напирали на крохотное пространство, окропленное святой водой. Он выставил перед собой руки, он мысленно сконцентрировался на чистом звенящем чувстве ненависти и пронзал, дробил, испарял эти валы собственной волей. Долго бы так он не простоял, но внезапно натиск исчез.
Из зазеленевшей за ночь и день чащобы кустов под священным дубом вылетела громоздкая, гибкая, как сгусток красной ртути, Гад-птица. Она неслась на бреющем полете, едва не задевая стебли хризантем на клумбах, часто колошматя короткими крыльями, чтобы набрать еще скорости. Из ее змеиной пасти короткими струями вырывалось желтое пламя. Колдун выбросил навстречу летящей гадине правую руку с прямыми сомкнутыми пальцами и хрипло выкрикнул какое-то длинное заклинание. Тут раздался такой внезапный и гулкий грохот, что Петухов повалился на колени перед рукастой ямой, а ксендз обхватил ладонями оглохшие уши.
Откуда-то с кончиков пальцев на руке колдуна сорвался шар сумрачного красно-фиолетового огня и понесся навстречу Гад-птице, разнеся вдребезги по пути ствол клена. С тяжким грохотом рухнуло на аллею большое дерево, еще полное желтой листвы. Вихри горячего и ледяного воздуха, не смешиваясь, крутили пляску по всему скверу, и за вертящимся в воздухе мусором, травами, листьями и ветками ничего нельзя было разглядеть. Лишь колдун видел, как красная гадина увернулась от шара, повредив, однако, левое крыло; ей пришлось свернуть с прямого пути к пришельцам, да и нападать она явно не решилась, лишь сделала несколько кругов, истошно крича, вокруг них. И гораздо медленнее полетела обратно, вопли ее стали визгливыми, будто бы Гад-птица спешила пожаловаться на неудачу.
— Она остальных разбудит, — с тревогой сообразил Петухов, схватил колдуна за локоть и затеребил. — Кончай ее!
— Не могу, нечем. У меня больше нет сил, — хрипло признался колдун, и тут же, опомнившись, заорал на Петухова. — Я же сказал тебе копать, сволочь!
— Куда там копать? Ты глянь, чего я раскопал.
Колдун посмотрел в яму, где, наподобие водорослей на морском дне, беспокойно шевелились руки. Напряженные, перекошенные черты его черного лица с резкими складками морщин и почти белой от седины бородой вдруг размягчились.
— Ребята, пока пауза, они новое придумывают, и нам надо спешить. Мне пора.
Сказав это он спрыгнул в яму.
Ксендз вцепился руками в полы черного пальто на колдуне и завопил: «Ни боже ж ты мой! Никак не можно! Назад, назад вылезайте...» Колдун, не обращая внимания ни на ксендза, ни на вцепившиеся снизу в его брюки ручищи с лишними синими пальцами, быстро достал из-за пазухи нательный шнурок с оберегом. Вынул из заскорузлого от времени кожаного мешочка камешек, больше похожий на уголек. Засунул камешек в рот и с усилием проглотил, горькая гримаса пробежала по сумрачному лицу.
