Ирония, однако, состоит в том, что если бы Колер не спас мир, если бы эти твари изничтожили нас всех, в этом был бы виноват все тот же самый Колер, собственной персоной: именно его неосторожные поступки вновь пробудили к жизни давно забытый заговор тех, кто некогда правил планетой, но затем был побежден и изгнан, и алкал с тех пор в своей космической жажде мщения гибели всего нашего мира. Колер – наш спаситель, но если бы он им не стал, мы бы прокляли его как истребителя.
Ныне Джефферсон Колер уже четыре дня как мертв – скончался от полного физического и ментального изнеможения, глубокий старик в свои сорок два. Я решил записать этот рассказ, дабы показать миру, как близко мы подошли к немыслимой опасности; дабы доказать, что профессор Колер был отнюдь не сумасшедший и даже не эксцентричный оригинал, каким его считали при жизни; благодаря своему гению, он предвидел и предотвратил наступление событий, о масштабах которых мне даже думать не хочется.
Да, человечество спасено – но лишь на время.
Колер был археолог, и мало кто мог бы соперничать с ним в этом деле. Он обладал практически непревзойденными знаниями, но именно чутье возвышало его надо всеми другими и позволяло делать поистине поразительные открытия во многих областях, где тогда царили тьма и невежество. Одна из ранних работ, «Древние цивилизации различных полинезийских островов» (1925), сделала его объектом зависти и одновременно презрения в профессиональной среде: зависти к учености и эрудиции автора и презрения из-за нескольких сделанных в книге экстраполяций, сомнительных, но на первый взгляд довольно доказательных. Это исследование пробудило в нем неутолимую жажду ко всему допотопному и таинственному, со временем развившуюся в подлинную одержимость охотой на всякие загадочные или просто любопытные древние книги – подчас за совершенно баснословные деньги. Какой дурак, спрашивали себя многие, станет выкладывать такую дикую сумму за даже не оригинал, а всего лишь копию чего-то там под названием «Некрономикон», вышедшего из-под пера какого-то сумасшедшего араба по имени Альхазред? Или за «De Vermis Mysteriis» некоего Людвига Принна? Или за «Cultes des Goules» графа д’Эрлетта, или за «L’Histoire des Planetes» Лорана де Лоньеза, или за «Civtates Antiquae Fantasticae» [52] Яванджи Варангаля? Увлечение Колера этими томами во многом как раз и заклеймило его как человека, чьи таланты, пусть даже и выдающиеся, самым прискорбным образом растрачиваются на предметы, граничащие с умопомешательством; а усердное изучение древних языков и диалектов, подчас незнакомых даже лучшим лингвистам, лишь упрочило репутацию законченного эксцентрика. Редко когда фанатизм ведет к чему-то хорошему; однако Колеров фанатизм в итоге спас нам всем жизнь.
Его отшельничество, еще одна черта, над которой многие насмехались, была отнюдь не врожденной, но благоприобретенной за годы остракизма, причиной которому послужили его уникальные теории. Даже будучи сам мишенью почти неприкрытого сарказма со стороны других археологов, он тоже не отказывал себе в возможности посмеяться над коллегами по профессии за «помпезную и отвратительную слепоту ко всему, что они не в силах ни понять, ни объяснить». Особенно стоит вспомнить эпистолярную дискуссию между Колером и сэром Чарльзом Бартоном относительно происхождения и назначения знаменитых статуй острова Пасхи, опубликованную в «Британском археологическом дайджесте». Эти постоянные пикировки с окружающими приводили только к все большей утрате взаимного уважения, так что ко времени описываемых мною событий каждая сторона питала самые серьезные сомнения в компетентности и способностях другой. В итоге я, друживший с Колером всю свою жизнь, остался последним археологом, с которым он еще советовался – по той простой причине, что я единственный не отвергал его взгляды. Я слушал его не просто потому, что потакал старому приятелю; я знал, что нам еще только предстоит отыскать ответы на вопросы, которыми столь богаты мир и вселенная.
Но Колер был прежде всего человек скрытный. Из-за некоего врожденного недостатка веры в людей он отказывался делиться с кем бы то ни было своими мыслями, увлечениями, намерениями. Возможно, он, опираясь на предыдущий опыт, просто-напросто страшился насмешек; но даже это не в состоянии полностью объяснить, почему в самых своих недавних делах он решил скрыть даже от меня, что собирается делать и какая судьба ожидает человечество. Он почти все таил про себя, время от времени кидая мне загадочные намеки. После его ремарок мне оставалось только бессмысленно таращиться в туман зловещих знамений и иносказаний, тщетно пытаясь понять, что же Колер имел в виду. Он до самого конца ничего мне не рассказывал: только на краю гибели я узнал, как близко мы к ней оказались, только тогда понял доселе необъяснимые Колеровы manoeuvres [53].
Цепочка событий начала разворачиваться для меня лишь летом 1940 года. Колер только что возвратился из экспедиции на Аравийский полуостров и пригласил меня погостить у него в Севернфорде, так как желал показать мне «небольшую диковинку, которую откопал в арабской пустыне». Будучи на тот момент не слишком занят, я явился немедленно. Проведя меня в дом, хозяин тут же удалился, чтобы принести загадочный приз, но вскоре вернулся. Было бы и ложью, и банальностью сказать, что от вещи веяло каким-то особым ужасом: нет, ее единственной аномалией была совершенная непонятность. На первый взгляд она представляла собой приблизительно прямоугольный ящик из прозрачного стекла или кристалла тускло-зеленоватого цвета. При этом в нем не виднелось ни щели, ни разъема – если это и был ящик, то способ его использования еще только предстояло открыть. Считать его просто декоративным предметом как-то не получалось, ибо по нашим стандартам его вряд ли можно было назвать хоть сколько-нибудь красивым. Осмотрев находку, я поднял глаза на Колера с выражением молчаливого замешательства.
– Я растерян не менее вашего, – признался он. – Его устройство и назначение ставят меня в тупик. В принципе, материал похож на флюорит; или, если бы не такой тусклый цвет, впору было бы подумать, что это чистый диоптаз. Однако проведенные мной химические пробы показали, что обе гипотезы неверны. Это, безусловно, какой-то кристалл, но в нем как будто нет или почти нет никаких известных науке химических элементов.
– Друг мой, – вскричал я, – вы должны показать эту штуку в Археологическом институте! – Под этим я подразумевал, конечно, Королевский Археологический Институт Великобритании и Ирландии. – Что за находка!
– Нет, Коллинз, нет, – поспешно возразил он. – Моя репутация для этого слишком сомнительна. Они там мигом решат, что с моей стороны это мистификация или какой-то хитро спланированный розыгрыш. Я уже попадал раньше в такие ситуации – результат у них всегда один и тот же.
Эти слова он произнес с безотрадной горечью, в которой сквозили воспоминания о прошлом.
– Откуда вы взяли эту штуку? – поинтересовался я.
– О, это сам по себе вопрос, и прелюбопытный! Наша партия исследовала кое-какие странные руины с колоннами (возможно – хотя и не наверняка – это был знаменитый и «легендарный Ирем, Град Тысячи Колонн») и вышло так, что когда я был один на раскопе, расчищая уже не помню что совком, земля подо мной внезапно просела, и я полетел вниз, в какую-то узкую яму. Я пролетел футов двадцать и приземлился на кучу песка глубоко под землей. Видимо, мое падение вывернуло кристалл из породы, так как я просто увидел, что он лежит рядом со мной, все еще наполовину погребенный в земле. Наши люди видели, как я упал, и кинули мне веревку; я выбрался наверх и принес с собой эту вещь.
Происшествие вышло, как он и говорил, любопытное, но в целом ничего экстраординарного. Когда я спросил, что же он теперь намерен делать с находкой, он ответил:
– Не знаю, Коллинз, просто не знаю. В настоящий момент самое большее, что я могу, это заняться выяснением, как оно устроено и для чего предназначено.
