Мы с Воэном на негнущихся ногах проследовали наверх, он принял от меня стакан бренди и тут же, не откладывая в долгий ящик, покинул ряды Общества. Видимо, как раз тогда я впервые осознал, что обладаю неким медиумическим даром – а, возможно, и Воэн тоже.
Несмотря на пережитый ужас, я продолжил работу – и собственную, и Общества. Мы занимались исследованиями, проводили сеансы и все такое прочее; надо сказать, с некоторым успехом, но никогда ничего подобного той ночи больше не повторялось. А потом я провел свой последний сеанс.
Мы решили устроить его как раз перед Рождеством. Ночь выдалась морозная… я как сейчас помню, что от сосулек, свисавших с козырька перед подвальным окном, на стол и пол падали неравномерные полосатые тени, как будто мы сидели в тюремной камере. Час был поздний – половина двенадцатого или даже полночь. Стояла мертвая тишина, нарушаемая только стуком лошадиных копыт на улице да перезвоном санных колокольцев.
За столом нас в ту ночь сидело пятеро: Джессика, на которой я собирался жениться сразу после Нового года; Уолтерс и двое наших новых членов: один студент, из Кембриджа, кажется, по фамилии Уилсон, приехавший домой на каникулы, а другой ученый, некто Тайс. Вроде бы, он занимался гидравликой. Непосредственно перед сеансом мы все подняли бокалы за Новый год, так как дальше собирались расстаться на несколько недель. Думаю, это были последние счастливые мгновенья в моей жизни. Я так хорошо помню Джессику… она сидела за столом ровно напротив меня. Ее белокурые волосы были уложены высоким узлом, а на шее поблескивало топазовое ожерелье-стойка – мой рождественский подарок. Она была такая красивая…
Сэр Гарольд помолчал, созерцая то, что осталось ныне в далеком прошлом.
– А потом молодой Уилсон задул свечи, и мы приступили к работе.
Почти тотчас же воздух в комнате сгустился, словно она стала меньше и теснее. У меня закружилась голова, я подумал, что, наверное, выпил многовато хереса за наступающий год. Однако я тут же понял, что это не алкогольная дурнота, так как чувства мои были обострены до предела. Я дал голове откинуться на спинку стула; лоб мой начала покрывать обильная испарина. Через несколько минут я услыхал несколько ахов и открыл глаза. К моему неописуемому ужасу, я увидал, что частично свечусь из-за какой-то фосфоресцентной субстанции, которой, кажется, измазано у меня все лицо. Первая мысль была, конечно, поскорее ее стереть, но тут я снова понял, что не могу пошевелиться. Я просто сидел там, парализованный, а субстанция – надо полагать, эктоплазма – так и капала с меня, вытекая, как мне потом сказали, у меня изо рта. На ощупь она была как бы липкая, и я с каждой секундой терял силы.
В комнате между тем становилось светлее – по мере того как усиливалось сияние этого инфернального вещества. Вскоре оно уже плавало в воздухе и, кажется, начинало медленно принимать какую-то форму. Поначалу она была совсем неопределенная – просто некая округлая масса, но потом стала… – как бы это описать? – лепиться в воздухе, светлые участки – к светлым, темные к темным, образуя лицо – большое, круглое лицо. Оно плавало перед нами, кажется, несколько минут (хотя на самом деле, возможно, не дольше пары секунд), пока не сделалось совершенно отчетливым. Оно было безволосое, с огромными закрытыми глазами, и походило на труп, выставленный для прощания – такое бледное и безмятежное. Было, впрочем, в самой его структуре нечто… мягко говоря, нечеловеческое. Нос был плоский с широкими ноздрями, а губы – если они вообще у него имелись – обнажали огромные неровные зубы, весьма неприятные на вид.
Пока мы таращились, как оно плавает над нами, студенистая белая субстанция принялась образовывать что-то вроде тела – длинного, тощего, но каким-то непонятным образом намекающего на огромную силу. А потом веки начали медленно подниматься, открывая – помоги мне, Боже! – громадные зеленые глаза, лишенные зрачков, злые и страшные. Мы не знали, видят ли они что-нибудь и даже вообще смотрят ли на нас, но мне (и, как я потом узнал, всем нам) показалось, что мы определенно привлекли внимание этой сущности. Затем ужасный рот внезапно отворился, и комнату заполнил могучий шепчущий звук, подобный грохоту дальнего водопада. Звук рос и становился все громче, пока не сделался прямо-таки оглушающим. Именно на этом этапе я и потерял сознание.
В чувство меня привел Тайс. Я лежал на ступеньках подвала, одежда моя была изорвана в клочья. Тайс был весь в крови и синяках, а Уолтерс убежал за доктором. Джессика и юный Уилсон погибли. Уже потом, в больнице, Уолтерс рассказал мне, что тварь начала двигаться, сначала довольно неуклюже, враскачку, затем с проворством и, наконец, с невиданной скоростью. Сначала она просто металась по комнате – Тайс сказал, искала выход – потом, по мере того, как рев нарастал, вокруг нее начал завиваться могучий вихрь, сшибавший со стола пепельницы и задувший лампу. К этому времени все уже повскакали со своих мест и пытались по мере сил выбраться из комнаты, хотя Тайс сказал, что Джессика пыталась пробиться сквозь этот водоворот ко мне. Последнее, что помнили Тайс и Уолтерс, это как чудовище, наконец, на них кинулось. Им как-то удалось открыть дверь и вырваться наружу – хотя потом они с беспримерной храбростью несколько раз возвращались, чтобы вытащить оставшихся. Оба согласились в том, что, вытащив меня, они так и не смогли найти молодого Уилсона, а Джессика… Джессика в помощи уже не нуждалась.
Уилсона-то потом нашли. Он лежал, раздавленный мраморным столом, который буквально пролетел через всю комнату и приземлился ногами кверху в противоположном углу. Джессику покалечили так, что ее нельзя было узнать. Я отпросился из госпиталя, чтобы прийти к ней на похороны, и после службы заставил гробовщика открыть запечатанный гроб, чтобы в последний раз взглянуть на мою прекрасную возлюбленную. За все прошедшие годы не было ни одного мгновения, когда бы я не пожалел о своей настойчивости. Она была разбита в кашу – сплошные кровоподтеки и рваные раны. То, что некогда было лицом, вообще утратило всякое человекоподобие. Зрелище это настолько меня потрясло, что я упал в обморок, и меня снова забрали в больницу, на сей раз на несколько месяцев.
Старик одним глотком прикончил свой напиток и уставил потухший взор в пол.
– Спиритуалистическое Общество Челси было, разумеется, распущено, а подвальная комната заперта. Я так никогда полностью и не оправился. Какая-то часть меня… моя жизненная сила была высосана досуха. Насколько я понимаю, она может до сих пор пребывать там, в подвале, запертая и ожидающая освобождения.
Сэр Гарольд откинулся у себя в кресле, изможденный необходимостью вновь погрузиться в столь ужасные воспоминания и, тем более, поделиться ими – скорее всего, впервые с тех самых пор – с другим человеком. Я неловко поерзал у себя в кресле. За окнами сгустилась тьма, и в комнате было довольно холодно.
