Она заплакала на его груди, когда он попытался успокоить ее. Много лет прошло с тех пор, как он в последний раз успокаивал женщину. Он разучился это делать. Он смутился, и Катрин почувствовала его неловкость. Она освободилась из его объятий — так было лучше.
— Он был здесь, — сказала она.
Не требовалось уточнять, о ком она Незнакомец, слезливый незнакомец с бритвой.
— Что ему было нужно?
— Он твердил мне одно слово: «Филипп». Скорее мычал, чем говорил, и когда я не ответила он разнес все — мебель, вазы. Он ничего не искал, просто устроил разгром.
Это привело ее в ярость: бессмысленность нападения.
Квартира была в руинах. Льюис бродил меж обломками фарфора и клочьями ткани, качая головой. В его мозгу мелькали плачущие лица Катрин, Филипп, незнакомец. Каждый из них в своем маленьком мирке разбит и истерзан. Каждый страдает, но источник, сердце этого страдания никак не удавалось найти.
Только Филипп указал обвиняющим пальцем — на самого Льюиса.
«Ты начал все это».
Разве не так он сказал?
«Ты начал все это!»
Но как?
Он стоял у окна Стекло треснуло от удара сорванных гардин, и ветер, залетавший в комнаты, заставлял Льюиса дрожать. Он смотрел на покрытую льдом Сену, и тут его взгляд привлекло какое-то движение. Его сердце сжалось.
Лицо незнакомца было повернуто к окну, выражение его было диким. Одежды, в которые он обычно закутывался, сбились. Вид его выражал такое глубочайшее отчаяние, что возбуждал жалость и казался почти трагическим. Или, скорее, он походил на актера, разыгрывающего сцену отчаяния из трагедии. Пока Льюис смотрел на него, незнакомец прижал руки к стеклу — словно молил о прощении или о понимании. Или о том и другом.
Льюис отпрянул. Это уж слишком, чересчур. В следующий миг незнакомец уже удалялся через дворик прочь от дома. Семенящая походка сменилась длинными скачками. Льюис издал долгий, долгий стон: он распознал это странно одетое существо, только что исчезнувшее из виду.
— Льюис?
Эти прыжки и шажки — не человеческая походка. Так двигается зверь, которого научили ходить прямо. Теперь, лишившись хозяина, он начал терять навык.
Это человекообразная обезьяна.
«Боже, о боже, это была обезьяна!»
— Мне нужно видеть Филиппа Лаборто.
— Прошу прощения, месье, но посещения заключенных…
— Дело жизни и смерти, офицер.
— Легко сказать.
Льюис отважился на ложь:
— Его сестра умирает. Умоляю вас о сочувствии.
— О… Хорошо.
В голосе по-прежнему слышалось сомнение, так что Льюис решил еще чуть-чуть дожать.
— Мне нужно лишь несколько минут, чтобы кое-что уладить.
— А до завтра подождать нельзя?
— К утру она уже умрет.
Льюису неприятно было так говорить о Катрин даже в целях расследования. Но ему необходимо увидеть Филиппа. Если его теория верна, этой ночью история может повториться снова.
Филиппа разбудили; он спал после успокоительного лекарства. Глаза его были обведены темными кругами.
— Что ты хочешь?
Льюис не пытался больше хитрить: Филипп напичкан лекарствами, и, возможно, в голове у него путаница. Лучше ошарашить его правдой и поглядеть, что из этого получится.
— У тебя была обезьяна, верно?
Лицо Филиппа изменилось от ужаса — медленно, из-за циркулирующего в крови снотворного, но достаточно ясно.
— Разве нет?
— Льюис… — Филипп казался очень старым.
— Ответь мне, Филипп. Пожалуйста, пока еще не слишком поздно. Ты держал обезьяну?
— Это был эксперимент. Всего лишь опыт.
— Почему?
— Из-за твоих рассказов. Из-за твоих проклятых рассказов. Я хотел проверить, насколько эти звери дикие. Я хотел сделать из него человека.
— Сделать из него человека…
— А эта шлюха…
— Натали.
— Она совратила его.
— Совратила?
Льюис почувствовал тошноту. Такого извращения он понять не мог.
— Шлюха, — сказал Филипп с усталым сожалением.
— Где теперь твоя обезьяна?
— Ты убьешь ее.
— Она вломилась в квартиру, когда там была Катрин. Она все разгромила, Филипп. Она опасна теперь, оставшись без хозяина. Ты не понимаешь?
— Катрин?..
— Нет, с ней все в порядке.
— Обезьяна дрессированная, она не причинит зла. Она спряталась и просто наблюдала за Катрин. Пришла и ушла. Тихая как мышь.
— А девушка?
— Обезьяна ревновала.
— И поэтому убила ее?
— Может быть. Я не знаю. Не хочу об этом думать.
— Почему ты не сказал им? Почему позволил все разрушить?
— Потому что не знаю, правда ли это. А вдруг это лишь выдумка, одна из твоих проклятых выдумок. Еще одна история.
Слабая виноватая улыбка скользнула по его губам.
— Ты должен понять, что я имею в виду, Льюис Ведь это мог быть просто рассказ, верно? Вроде твоих сказок про Дюпена. А я ненадолго сделал его правдой. Ты никогда не думал об этом? Может быть, я воплотил его.
Льюис встал. Какой утомительный спор: реальность или иллюзия. Существует тварь на самом деле или нет. Жизнь или сон.
— Где же обезьяна? — требовательно спросил он.
Филипп показал на свой лоб.
— Здесь, и ты ее никогда не найдешь, — ответил он и плюнул в лицо Льюису.
Плевок задел губу, как поцелуй.
— Ты не знаешь, что ты наделал. И никогда не узнаешь.
Льюис вытер губу, а охранник увел заключенного — обратно в счастливое наркотическое забытье. Оставшись в одиночестве в холодной комнате для свиданий, Льюис думал об одном: Филипп нашел себе утешение. Он укрылся под вымышленной виной; замкнул себя там, где ни память, ни месть, ни чудовищная истина не доберутся до него. В тот миг Льюис ненавидел Филиппа. Ненавидел за его дилетантство и трусость. Мир, который Филипп создал вокруг себя, не был уютнее, чем реальный мир: всего лишь убежище, такая же ложь, как лето 1937 года. Нельзя прожить жизнь вот так и избежать расплаты. Сейчас расплата настала.
Этой ночью, в безопасности камеры, Филипп проснулся. Было тепло, но он замерз. В полной темноте он рвал зубами свои запястья, пока струя крови не полилась ему в рот. Он лег на постель и спокойно отплыл к смерти — прочь от жизни и от воспоминаний.
О его самоубийстве напечатали маленькую заметку на второй странице «Ле монд». Однако главной новостью наступившего дня стало сенсационное убийство рыжеволосой проститутки в маленьком домике на улице Рошекуант. Монику Зевако в три часа утра нашел ее сожитель. Она была так ужасно изувечена, что состояние тела «не поддавалось описанию».
Невзирая на трудность задачи, средства массовой информации принялись описывать неописуемое с болезненной страстью. Каждую рваную, колотую и резаную рану Моники (на ее теле была вытатуирована, как отметила «Ле монд», карта Франции) обрисовали в подробностях. Так же детально описали поведение хорошо одетого и сильно надушенного убийцы: очевидно, он наблюдал за девушкой через маленькое заднее окно, затем вломился в квартиру и напал на мадемуазель Зевако в ванной. Потом убийца слетел вниз по лестнице и буквально врезался в приятеля жертвы, несколько минут спустя и обнаружившего изуродованный труп мадемуазель Зевако. Только один комментатор связал это убийство с убийством на улице Мортир и указал на любопытное совпадение — в ту же самую ночь подозреваемый Филипп Лаборто покончил счеты с жизнью.
