Он откладывал этот момент долго как мог, но час настал.
Самое время открыть коробку и пустить в ход её содержимое. Универсальное средство для побега, который непременно удастся; за прошедшее время мальчик собрал немало информации о том, как этим пользоваться и чего делать не следует: не заметёшь следы, будешь недостаточно расторопен, и тебя найдут. Найдут и вернут в эту каморку, туда, где за стеной слышна ругань, а язвительные голоса сверстников, которые, чтобы досадить ему, забираются на брошенную машину и прыгают на ней, вопя во всю глотку, устраивают в голове чёртово рождество с яркими, размытыми огнями и колокольным звоном.
Он читал о самураях, что сочиняют стихи перед тем, как совершить сэппуку, и намерено подражал суровым, невозмутимым воинам прошлого. Ничего путного сочинить не выходило, поэтому мальчик просто сидел, хмуря брови и поглаживая мамино письмо, ощущая пальцами места, где ручка касалась бумаги уверенно, как удар открытой ладонью по плечу, и почти не ощущая места, где рука начинала дрожать, а текст был почти нечитаемый.
Смотрел на чёрную коробочку, ожидая, когда буря эмоций уступит место ледяному спокойствию, и если вы думаете, что дети на такое не способны, то очень сильно ошибаетесь. Дети умеют всё, что умеют взрослые. По сути, взрослые всего лишь повторяют за детьми, копируют то, чему научились в далёком детстве во время одного из сеансов еженощной связи с космосом.
Когда мальчик привстал и, уцепившись за ножку стола, потянулся к коробке, Юра ударил обеими ладонями по стеклу. Громкий звук должен был напугать мальчишку, швырнуть его на пол и заставить мышцы сокращаться в судороге… по крайней мере, это спасло бы его от задуманного самоубийственного хода конём прямо под удар чёрного ферзя. Но Федька не слышал. Рука его взметнулась, как белый флаг, и вот уже коробка у него в руках. Жёлтая лента упала на письмо.
— Нет! Положи это! Брось! — заорал Юра, снова и снова ударяя руками по стеклу.
— Эй! — голос, раздавшийся прямо над головой, был похож на рык медведя. — Глазам своим не верю. Это что, опять ты?
Юра поднял взгляд и увидел голову в открытом окне спальни, в которое они с Алёной проникли несколькими днями ранее. Вода текла по волосам хозяина и стекала двумя струйками с ушей. Одна из них со звоном разбивалась о сливную трубу.
— Ваш сын вот-вот совершит что-то страшное, — сказал Юра, тыча пальцем в окно. — Остановите его!
— Ты достал уже со своими шутками. Посмел на мою жену наговаривать, ушла-де, а теперь про сына будешь истории всякие сочинять?
Складки кожи, собравшиеся под глазами Ивана и демонстрирующие крайнюю степень гнева, неожиданно разгладились. Он сказал спокойно и вроде бы даже по-доброму:
— Не совершит он ничего. Здесь он сидит, у меня, мультики смотрит. Иди-ка ты, мужик, домой.
Он положил руки перед собой, опёрся на них и высунулся сильнее в окно, чтобы разглядеть, на чём стоит Юра. Вода, шипя, барабанила его по спине, дорожками скользила меж рёбрами, лилась в чёрную, обугленную дыру между сосками. Эта дыра была больше чем у Саши. Снизу учитель видел, как в неровном круге, ограниченном сомнительного качества плотью, клубятся облака.
Ладони вновь поднялись и вновь с силой опустились на стекло. Со звуком, достойным зубовного скрежета, оно треснуло. Ящики качались под ногами, и вообще были достаточно ненадёжной опорой. Федька открыл коробку со смятыми углами и зачарованно уставился внутрь. На переносице собрались капельки пота.
Сверху раздался взбешённый рёв. Пока он сбежит по лестнице, у меня будет немного времени, — подумал Юра. Ещё один удар, последний, и стекло лопнуло, как водяная плёнка. На руках появились багровые полосы, ладони саднили, но даже этот мощный импульс едва мог колыхнуть нервы, превратившиеся в металлическую проволоку.
— Федя! — крикнул учитель, пытаясь залезть на подоконник. Мальчишка не подавал признаков внимания. Щуплые плечи под майкой становились всё тоньше, всё менее различимы, будто между мужчиной и мальчиком бушевала песчаная буря. Шея превратилась в тонюсенькую, не толще мизинца, перемычку между овалом головы и трапецией-телом.
Юра бросил ещё один взгляд наверх и, не удержавшись, свалился в траву. В спину впились шипы дикой розы. Именно в этот момент он понял, насколько глубоко ушёл от простого и бесхитростного дневного света — туда, где блуждают чудовища. Словно во время купания в ванной он провалился в сливное отверстие, осознав это, только когда понял, что руки плотно прижаты к телу, и потереть мочалом спину нет никакой возможности.
Вместо того чтобы уйти вглубь дома и сыграть сердитую рапсодию на клавишах лестницы, Иван вылез в окно. Только снаружи оказался уже не он. Это неуклюжее, похожее на паука существо с дырой посередине, с огромной пастью, с лошадиным задом и конечностями, которые гнулись под совершенно немыслимыми углами. Он висел на фасаде кверху ногами, цепляясь за облицовочный кирпич, как одержимая дьяволом старая баронесса в дурном мистическом фильме. От нижнего белья остались лишь лохмотья; вместо них вниз свисали два кожаных мешка, отдалённо похожие на гениталии. Форма черепа больше не напоминала человеческую, а глаза утоплены так глубоко в кожаные складки, что их было едва видно. Язык выглядел длиннее, чем Юра мог вообразить, меж зубами он то и дело сворачивался спиралью.
Юра сам не заметил, как оказался по другую сторону забора. Ноги в тяжёлых ботинках скользили по траве, брошенный запорожец поскрипывал, словно делал всё новые и новые попытки завестись.
Красный дом дёргался, как наволочка, в которой запуталась кошка. Сердце бешено стучало, на языке чувствовался вкус крови. Юра больше не мог видеть чудовище, но из распахнутого рта, полного острых, как лезвия, осколков-зубов доносилось: «Не подходи! Ты больше здесь не нужен. Ты сделал своё дело — теперь иди».
Сделал своё дело… прислонившись к крылу сломанного запорожца, Юра изучил раны на руках. Несколько длинных продольных полос, кровь выступает и тут же размывается дождём. Возле левого запястья застрял осколок стекла, стиснув зубы, учитель выдернул его и выбросил прочь. На самом деле, ему были интересны вовсе не масштабы повреждений и не то, останутся ли шрамы. Могли ли эти руки тем или иным образом исправить положение?
Он мог помочь только одним — не приходить сюда. Не взводить курок, который мальчишка поторопится спустить.
Снова подняв взгляд, Юра увидел то, что должен был увидеть. Печальный, далёкий от благополучия район с ценами на квартиру всего в миллион рублей, «отличный старт для молодой семьи», — как говорят риелторы, пряча плотоядную улыбку. И всё, что можно вокруг увидеть, собрано из железных дверей, решёток, отслаивающейся штукатурки. Скреплено проводами в толстой оплётке и взаимным недоверием соседей. Ничего мистического тут не было, а жизнь за окном первого этажа оборвалась очень тривиально.
Под окном, как дохлая, повредившая все кости птаха, валялся сломанный зонт.
— Сын, кончай пялиться в это дерьмо и бегом делать уроки! — донеслось с верхнего этажа. — Через две минуты начнутся новости.
Блог на livejournal.com. 14 мая, 06:11. Сестричка… ты боишься?
…Сегодняшнее утро я вновь встретил у окна, не смея пошевелиться. Движение вниз продолжается, но рассказать я хочу совсем не об этом. Когда носил Акацию к водопою, я обратил внимание на реакцию Анны. Она определённо чувствовала присутствие ребёнка. Девочка силилась развернуться в своей железной тюрьме. Из-за двери донеслось невнятное бормотание, всхлипы. Я замедлял шаг, наблюдая реакцию малышки. Она раздувала щёки, требуя еды, и сучила обрубками: огромный жук, пытающийся перекатиться через собственный панцирь.
«Хочешь на неё посмотреть? — спросил я у сестрички. — Я назвал её Акацией!»
Бормотание смолкло. Она слушала. И, как выяснилось позже, собиралась с силами, чтобы ответить.
«Она ужасна, — продолжал я. — А впрочем… кто из нас может похвастаться титулом первого красавца на деревне? Мы станем украшением любого парада уродцев. Знаешь, а я ведь мог запросто оставить её без еды. Мне это как раз плюнуть! Или взять верёвку, сделать петлю и прекратить все возможные страдания раз и навсегда. Мне бы очень хотелось так сделать. Но… кажется, несмотря ни на что, я всё-таки чуть-чуть остался человеком. Никогда в жизни не думал, что буду нянькой у недоношенного, уродливого эмбриона, которого и человеком-то назвать сложно!»
