И — клянусь, я снова услышал это — мне ответили! Ей-богу! Сначала это был скрип, как ногтями по металлу, или будто где-то пытались настроить старый микрофон. А потом этот звук удивительным образом трансформировался в голос:
«У…бить…»
Я остановился, забыв, что лучше бы держаться на порядочном расстоянии. Ребёнок начал раздувать живот в два раза чаще.
«Зло…ба… Пока… не… поздно…»
И всё. Но эти слова я расслышал ясно. Были другие, но они вновь сплавились в навязчивое, пугающее бормотание без смысла и цели, будто я прятался здесь, за запертой дверью собственной квартиры, от чокнутого, что бродит по лестницам и пугает жильцов.
И вдруг растущие из стены волосы встали колом, как пики, нацеленные в сердце — на этот раз не в моё, а в сердце Акации. Я шарахнулся в сторону кухни, наступил на какое-то насекомое — панцирь явственно хрустнул у меня под ногами, — влетел затылком в паутину. Вот чёрт! Ну и мерзкое же ощущение…
4
На этот раз никто не торопился открывать.
Алёна дёрнула ручку соседней двери, но вспомнила, что птица теперь живёт у неё, а значит, больше не было причин для нахождения старухи в квартире, где жил Валентин. «Реальность расслаивается», — было написано чёрным маркером на белёной стене возле распределительного щитка. Надпись выглядела старой, хотя в прошлые разы Алёна её не замечала. «Слишком очевидно, — подумала она. — До тошноты банально».
Ничего кроме этих бестолковых эпитетов в голову не лезло.
Возможно, соседка просто ушла за продуктами. Сорок минут туда, сорок минут обратно… дальняя дорога к ближайшему гастроному. Алёна не часто задумывалась о старости, но иногда накатывало что-то, что заставляло её чувствовать страх перед бытовыми мелочами, которые с десятилетиями становятся всё больше, растут, как опухоль. В детстве ты появляешься на кухне, как волшебный джинн из кувшина, пододвигаешь табуретку, становишься на неё и, насвистывая, режешь для маминой стряпни перец, заглядывая внутрь каждого, как под крышку сундука с сокровищами. А через пять-шесть десятков смен времён года это простое действие станет требовать почти сознательной координации движений.
С досады девушка дёрнула на себя дверь… и та неожиданно поддалась. Вот тебе на! Старая забыла запереть дверь. Несколько секунд помедлив, Алёна зашла внутрь. Она действовала по наитию, не слишком отдавая себе отчёт в том, какие последствия это за собой может повлечь. В этой квартире не было и не могло быть никакой тайны. Просто жилище старого человека, который настолько погряз в собственном быте, что перестал замечать мерзкий запах от разложившихся в сливной трубе остатков пищи, от сгнивших на балконе в ведре яблок. Алёной двигало чистое, незамутнённое любопытство, возвращающее её в детские годы.
По крайней мере, при желании она могла бы оправдать себя перед самой собой желанием найти ключ от соседней квартиры и ещё раз там осмотреться.
За открытой дверью туалета белел в темноте сливной бачок. Коридор, повторяя форму буквы «Г», перетекал в кухню. Квартира была двухкомнатной; дверь слева закрыта. Рядом висел календарь за позапрошлый год, испещрённый многочисленными пометками. Верёвки для белья, натянутые с двух сторон вдоль стен, размохрились и расслоились на составляющие. Алёна деловито разулась, прогнала от лица непонятно откуда взявшегося мотылька. Включила свет, полоска которого заиграла на изгибах линолеума, аккуратно огибая дыры.
Приметив череду ключей на вешалке, Алёна тем не менее из чистого любопытства решила заглянуть в дальнюю комнату. Судя по единственному валяющемуся на пороге пушистому тапку, она, должно быть, и принадлежала бабушке.
Открыла дверь и… приросла ногами к полу.
Хозяйка была дома. Маленькая старушка лежала в сером халате лицом к двери на огромной кровати. Из-за одеяла, сбившегося набок, она походила на личинку, что выбралась из разорванного брюха раньше срока и теперь корчится на свежем воздухе, не в силах погрузить своё тело обратно, в спасительную влажную глубину.
Но не это пугало. В конце концов, у смерти, что шествует от дома к дому, редко бывает игривое настроение, чтобы отнять жизнь каким-нибудь необычным способом. Другое дело — человеческая жизнь, которой владелец может вертеть как угодно, по собственному усмотрению, и (при достаточной храбрости или достаточной мере безумия) сложить из неё, как из трамвайного билетика, кораблик, журавля или вообще смять и выбросить вон.
Старуха не использовала свой билетик, чтобы записать программу телепередач. Чутьё подвело Алёну: в этой квартире была загадка. Загадка была в этой женщине, которая провела в Кунгельве почти целый век, спускаясь каждый день по одним и тем же ступенькам и запуская руку в один и тот же почтовый ящик.
Возможно, всё дело в том, что есть на свете места, жители которых с самого детства вынуждены хранить секреты.
И Кунгельв, похоже, в их числе.
Обстановка простая, если не сказать, аскетичная. Помимо кровати, здесь единственный стул, на котором лежал тонометр, несколько засушенных цветов в рамках на западной стене. Из-за одежды на вбитых в стенку крючках помещение больше ассоциировалось с прихожей, чем с жилой комнатой. Когда-то здесь были обои, но потом их содрали, оставив только едва заметный геометрический рисунок на голых известковых стенах. Единственное окно зашторено простой марлей, как в больнице.
Кроме жилого угла, вся остальная часть комнаты была отдана под то, что Алёна, поколебавшись, идентифицировала как алтарь. Будто бабушка однажды завела в комнату потерявшегося бога, древнего как мир, и оставила его тут, сказав: «Теперь будешь жить со мной. Мне совсем не в тягость».
Куда бы ни упал взгляд, везде Алёну преследовал один и тот же образ — висящий вниз головой человек… нет, человекоподобное чудовище, напоминающее корень мистического растения. Фигурки изготовлены из самых разных материалов, рельефные и плоские, изобилующие деталями и весьма условные, иные стараниями старухи или её сына выдолблены прямо в стене, а все вместе в своём единодушном разнообразии напоминали чудовищ из «Книги вымышленных существ» Борхеса. Под ними океан воска, царство фитилей, похожих на маленьких сгоревших человечков. Стоило взглянуть на потолок, как голова начинала кружиться от витиеватых рисунков копотью. Из всех свечей горела всего одна, самая свежая, похожая на пизанскую башню. Видно, её поставили сегодня утром. Два фитилька отправляли к потолку струйки дыма. Несколько коробок не распакованных свечей Алёна заметила в кармане передника, висевшего на крайнем левом крючке.
Если бы Алёну спросили, знает ли она как пахнет одержимость, сейчас она могла бы дать однозначный ответ.
Нужно было бежать отсюда без оглядки, но что-то мягко толкало Алёну внутрь. В ноздри ударял запах воска и тёплого дерева. Она старалась не смотреть на стену с иконками, но та всегда оказывалась в границах бокового зрения. Было в комнате какое-то движение; Алёна попыталась уловить его, зафиксировать с точностью глаза швеи, которая следит за полётом иглы, установить источник… секунду спустя Алёна поняла — вибрация исходит от лица старухи. Ресницы едва заметно трепетали. Поры раскрывались и закрывались. Она жива.
И в этот самый момент старая индианка повернулась на спину и открыла глаза.
— Ты… — прохрипела она.
— Простите, — сказала Алёна. — Я не хотела нарушить ваш покой.
— Мой покой, — губы, текстурой напоминающие пенопласт, слегка изогнулись. — Моего покоя нет давно… он пропал без вести, как когда-то Станислав Петрович, приходившийся мне супругом.
— Значит, всё нормально?
— Нормально? — на этот раз в голосе зазвучало раздражение. Длинные, худые, как у скелета, ладони заелозили по груди, пытаясь найти и заткнуть дыру, через которую утекает жизнь. — Что в твоём понимании нормально? Входить в чужие дома? Я точно знаю, что заперла дверь, перед тем как пойти полежать. Ох, сердце колотится!..
Алёна несколько раз глубоко вздохнула. Её захлестнуло ощущение нереальности происходящего.
