в школе. Вид этого лица, вмерзшего в лед, словно муха в янтарь, превратившегося в лед, привел его в ужас. А Эллен и дети тоже среди трофеев этого леса? Он озирался кругом, пока не защипало глаза, однако их так и не увидел. Он должен верить, что их пока нет здесь. Он так старался разглядеть, кого именно схватили деревья, что даже не понял, насколько близко к центру подобрался, пока у него над головой не разверзлась дыра в небе, словно вывернутая наизнанку яма.
Его пробила такая неистовая дрожь, что он остановился. Если бы он не выставил вперед одну ногу, то эта дрожь, прошедшая через все тело сейчас, когда он замер на месте, опрокинула бы его на землю: верующий, вынужденный пасть ниц. Поляна была пуста и светилась, словно под поверхностью почвы заточили луну, и никогда в жизни Бен не наблюдал ничего более жуткого. Ему показалось, он понимает, почему эта пустота так страшит его: на поляне больше не обитало то присутствие, которое притягивало сюда лес, чтобы спрятаться. Теперь это присутствие было вокруг него, простиралось за горизонт, и до каких пределов, он не осмеливался даже подумать.
Но это были не все его страхи. Какой бы пустой ни казалась поляна, он чувствовал, что его здесь дожидаются.
Что ж, если он не в силах перестать дрожать, думать-то он еще способен. Если он не пошел искать то, что здесь обитало, оно само пойдет искать его. Теперь уже в любой момент он может выронить отяжелевшие канистры с бензином, а с ними падут и остатки его решимости. Он смотрел через поляну на ряды замороженных лиц, и внезапно они показались единым немым обвинением, брошенным ему.
– Простите, – прошептал он, а потом прокричал, однако разницы между первым и вторым, похоже, не было среди этой тишины. Ответа он не ждал. Он был один на один с тем, что помог разбудить, один на один с этим и с воспоминаниями о том, как пугал Эллен и детей, а еще – о ледяном панцире, сковавшем дом вокруг них, об умирающем свете в окне. Его охватило омерзение к самому себе, за то, как он обращался с ними, и за свою нынешнюю трусость.
– Я все еще здесь, – прорычал он и неверной походкой двинулся вперед, и пластмассовые канистры били его при каждом шаге.
И он невольно остановился на краю поляны. Он-то думал, что открытое пространство заметено снегом, но теперь понял, что трава скрыта под простыней льда толщиной в несколько дюймов. Прозрачные узоры вытекали из середины и разбегались по лесу, слой за слоем, распускаясь морозными цветами – перевоплощение не утолит свой голод, пока не пожрет весь мир. Останки дубов склонили головы, развернувшись к поляне, словно костистые великаны, чьи скелеты не выдержали тяжести их прозрачной плоти. Сосны со своими гигантскими новыми лицами обступали поляну со всех сторон – верующие не из числа людей и не из числа растений, а нечто новое и жуткое, и Бен чувствовал, как эта середина поляны, пока он стоит и трясется, с каждым мигом всасывает в себя все больше мира. Неужели он действительно вообразил, что может бросить вызов такой силище? Если ему удастся хотя бы только объявить о своем нежелании быть ее частью, он докажет себе, что пока еще личность, пока еще человек, который смог бы защитить Эллен и детей, не будь он так глух и слеп. Если больше он ничего не добьется, хватит и этого. Он же видит середину поляны, он уже дошел бы туда, если бы не поскользнулся на льду, так что же его останавливает? Только волны страха, который он переживет, но разве он не разглагольствовал о том, как надо пройти через этап страха? Он требовал этого от детей, а теперь не в состоянии сделать сам. От этой мысли внутри словно разгорелся пожар. Пусть его трясет, но это не мешает передвигаться. Он поднял ногу, словно готовясь шагнуть в пропасть, и затопал по льду поляны.
Судорога прошла по телу, волосы шевельнулись на голове. Бен ощутил, как узоры движутся под ногами, создавая нескончаемые вибрации, такие сложные, что они угрожают затопить его сознание, не оставив места для собственных мыслей. Из-за этого шевеления ему показалось, он поставил ногу на поверхность ужасающе чуждого мира. Бен зажал одну канистру между трясущимися лодыжками, силясь открутить крышку второй, а потом выбросил крышку за пределы поляны. Она запрыгала по льду и остановилась под одним из дубов.
Он и сам не знал, что должно было произойти с крышкой, но похоже, ее полет доказывал возможность благополучного исхода. Бен зажал ногами открытую канистру, запустив через поляну вторую крышку. Поверхность покрыта обычным льдом, что бы там ни казалось. Он предпочел бы не видеть текущих мимо него узоров, потому что из-за них возникало ощущение, будто лед на поляне вписывает его в свой орнамент; от этого течения кружилась голова, словно в начале нескончаемого беспомощного падения. Бен сжал саднящими руками пластмассовые ручки канистр, и запах бензина напомнил ему, что в лесу больше не пахнет сосновой хвоей и вообще ничем, после чего шагнул через последний порог.
Тьма над головой как будто опустилась ниже, устремляясь к нему. Отчего-то показалось, что эта поляна открыта всем ветрам больше, чем вершина горы, и куда ближе к бесконечной темноте. Поляна притягивает темноту, решил он, потому ему и кажется, что сам он съеживается с каждым новым шагом. Он трясся от холода и страха, который изо всех сил старался приглушить, ведь нельзя допустить, чтобы подобные ощущения помешали ему. Еще несколько шагов, и он окажется в самом центре поляны, и сделает все, что в его силах, чтобы заставить эту нечеловеческую тишину вздрогнуть.
Бен сделал еще шаг по этому взбудораженному льду, как можно надежнее поставив ногу на поверхность, созерцать и ощущать которую было просто невыносимо, а потом он понял, что именно делает – к чему он в очередной раз позволил себя подтолкнуть. Неудивительно, что он чувствовал себя так, словно уменьшается. Он же отчего-то поверил, что сумеет повлиять на превращение, но это всего лишь последняя иллюзия. Он возвращался к той точке, где сам разбудил узоры, чтобы теперь влиться в них.
Эта мысль лишила его последней защиты. Бен вцепился в пластмассовые ручки канистр так, словно те были последней связью с реальностью, и скукожился в отчаянной попытке спрятаться. Все это время ему казалось, что он уменьшается, из-за необъятности того, что, как он знал, наблюдает за ним.
