Но была ли она неслышной?
Менхаусу показалось, что он что-то слышит. Какой-то далекий мелодичный звук… он шел издалека и отдавался лишь у него в голове.
— Слим, — услышал он собственный голос. — Слим… Какого черта ты делаешь?
Но Маковски не ответил.
Он смотрел на дверь, слушая то, что, казалось, было предназначено только для него. Его внутренний приемник был настроен на какой-то один канал, это было очевидно. И весь остальной мир перестал для него существовать.
Менхаус повернулся и посмотрел на Сакса.
— Да, я не сплю, — сказал Сакс. — Похоже, единственный, кто здесь спит, это Чокнутый Слим.
Действительно, было похоже, будто он спит. Под наркотиками или под гипнозом, как часто выглядят лунатики, с морфинистским блеском в глазах. Именно так и выглядел Маковски. Глаза были неподвижными, он постоянно потирал руками ноги. Его сознание было заперто где-то в коробке, и за штурвал встало подсознание.
Менхаус знал, что бытует мнение, будто нельзя будить лунатика, но, возможно, это был всего лишь миф, городская легенда.
Нет, — сказал он себе, — Не буду его будить… пока он не пойдет к двери.
— Что думаешь? — шепотом спросил он Сакса.
Тот пожал плечами. В любом случае, ему было наплевать.
Маковски просто стоял и слушал.
Менхаусу показалось, что он снова слышит этот звук… или не показалось? Странное, жуткое гудение или насвистывание? Он слышал его, но не достаточно отчетливо, чтобы различать нюансы, ритм или мелодию. И не достаточно отчетливо, чтобы он мог сказать с уверенностью, что, да, он слышит это.
Он посмотрел на Сакса, и тот вытащил нож, словно почувствовав недоброе. Он прищурился и оскалил зубы.
— Что здесь происходит? — спросил Менхаус, поскольку понимал, что что-то не так. Атмосфера в каюте никогда не отличалась весельем и уютом, а теперь стала совершенно мрачной и зловещей. Ее можно было почувствовать, как распространяющийся по организму яд.
Сакс подождал, выдержав паузу, и произнес:
— В коридоре кто-то есть.
— Нет, я так не думаю.
— Есть, — с твердой уверенностью сказал Сакс. Его глаза светились тусклым светом. Возможно, это было отражение свече, возможно, что-то другое.
— Кто-то там ждет Маковски. Он слышит его, кто бы там ни был… и слышит прекрасно.
Менхаус с трудом сглотнул.
Конечно, теперь он тоже обратил на это внимание. Он очень хотел сказать Саксу, что тот не прав, но не мог. Потому что он слышал что-то… скрип или стон в коридоре. И от этого еле слышного звука у него волосы вставали дыбом. Нервные окончания покалывало, а живот сводило судорогой. Это была не просто осадка старого корабля, не просто скрип или стон… а звук присутствия кого-то, ждущего во тьме коридора. Осторожный, расчетливый и обманчивый… и поэтому такой тревожащий.
Как будто кто-то пробирается к вам в дом глубокой ночью, чтобы выкрасть детей или перезать вам горло.
Менхаусу это совсем не нравилось.
Маковски подошел к двери и остановился. Он молча стоял там, как зомби в тростниковом поле, ожидающий приказов. Менхаус сел, стараясь не издавать звуков. И подумал: Пожалуйста, Слим, не открывай дверь. Пожалуйста, не открывай… я не хочу видеть, что там…
— Сакс…
— Заткнись. — рявкнул Сакс, только еле слышно, изо всех сил стараясь не шуметь.
И Менхаус знал, почему.
Был очень хороший повод, чтобы сидеть тихо.
Потому что теперь он тоже отлично слышал. Можете называть это гудением, свистом, или даже пением. И в каждом случае вы будете правы. Это был женский голос, высокий и пронзительный. Неблагозвучная, монотонная мелодия, то нарастающая, то затихающая. Жуткое нестройное завывание, глухое, далекое и призрачное… Похожее на голос маленькой девочки, эхом отдающийся по воздуховоду дома и обретающий металлическое, дребезжащее, и оттого какое-то извращенное звучание.
Этот звук заставлял Менхауса нервничать, его мышцы были напряжены, челюсти крепко стиснуты. Звук напомнил ему голос душевнобольной женщины, оплакивающей своего ребенка на ветреном, полуночном кладбище. Ибо никто, находящийся в здравом уме, не мог производить такой звук… его источник мог жить, лишь прячась среди теней.
Маковски протянул руку и отодвинул засов.
Скрежет металла в тишине был подобен грому.
А безумный голос в голове Менхауса произнес: Он просто пошел отлить. И все. Ничего такого.
Но Менхаус не поверил этому, потому что Маковски был явно заворожен тем пронзительным, тоскливым завыванием. Оно влекло его и, и он был полностью в его власти.
Сакс вытащил нож.
Из коридора донесся мимолетный звук — какой-то скребущий топоток.
Менхауса накрыло ощущение нереальности. Так человеческий разум справлялся с полным, сокрушительным ужасом — отключался и отказывался верить в то безумие, которым кормили его органы чувств. Может, его разум и не принимал это, но сердце было исполнено черной уверенности. Он чувствовал это нутром — холодный ужас, словно электричеством покалывающий нервные окончания.
Маковски открыл дверь, и в каюту сразу же проник мрачный, сладковатый запах тлена.
Менхаус не знал, чего ждать, когда откроется дверь. Может, нечто со стучащими зубами и длинными белыми пальцами… но там были лишь тени, сгущающиеся, разрастающиеся и кипящие какой-то своей призрачной жизнью.
Менхаус вскочил на ноги.
Смельчаком он никогда не был, но пришло время, когда другого выбора не было. Ибо стенания становились все громче, и во тьме улавливалось какое-то осторожное движение. Нужно закрыть дверь, пока…
Он схватил Маковски за плечо, как только тот переступил через порог. В коридоре стоял черный, невыносимый смрад. Он увидел… или ему показалось… как что-то, крадучись, движется во тьме. Какое-то неясное, смазанное пятно. Он попытался втащить Маковски обратно в каюту, но тот вывернулся и бросил на него ядовитый, безумный взгляд. Это был взгляд голодного, бешеного пса, у которого пытаются отнять еду. Взгляд, полный отвращения и ненависти.
Прежде чем Менхаус сделал шаг назад — что он и собирался сделать, Маковски толкнул его ладонью в грудь. Менхаус отлетел, врезавшись в переборку с такой силой, что из легких выбило воздух.
Восстановив дыхание, Менхаус произнес:
— Сакс… Сакс, нам лучше остановить его… он не в себе…
Но Сакс лишь покачал головой, оскалив зубы.
— Нет, только не я. Я туда не пойду…
Дверь соседней каюты распахнулась, ударившись об стену. В проеме появился Кук, сжимающий в руке «Браунинг». Взгляд у него был дикий и злой.
