В предвкушении удовольствия Конфетка уложил ее спиной на стол, широко раздвинул свисающие за край ноги, встал между ними, но не для того, чтобы изнасиловать, мысль о столь мерзком деянии даже не пришла ему в голову. Когда он наклонялся над ней, она смотрела на него мутным взглядом, еще не придя в себя от удара. Но тут глаза ее начали проясняться. И когда он увидел заполнивший их ужас, то приник к шее, глубоко вонзил в нее зубы и добрался до крови, чистой и сладкой, возбуждающей.
Она извивалась и дергалась под ним.
Такая живая. Такая восхитительно живая. Еще живая.
* * *
Когда посыльный привез пиццу, Ли Чен принес ее в кабинет Бобби и Джулии и предложил Холу составить ему компанию.
Хол отложил книгу, но ноги с кофейного столика не убрал.
— Ты знаешь, что это блюдо делает с твоими артериями?
— Ну почему сегодня буквально все озаботились моими артериями?
— Ты — такой милый молодой человек. Мы же не хотим, чтобы ты умер, не дожив до тридцати. А кроме того, нам придется гадать, какую бы ты носил одежду, если б остался среди живых.
— Ничего из того, что носишь ты, будь уверен.
Хол наклонился вперед и заглянул в коробку, которую протягивал ему Ли.
— Выглядит неплохо. Правило первое: привозя тебе пиццу, они продают услугу, а не качество еды. Но эта выглядит неплохо. Ты даже сразу можешь сказать, где заканчивается пицца и начинается картон.
Ли оторвал крышку, положил ее на кофейный столик, потом выложил на эту самодельную тарелку два куска пиццы.
— Ты не собираешься дать мне половину?
— А как же холестерин?
— Слушай, холестерин — всего лишь животный жир, не мышьяк.
* * *
Когда сильное сердце женщины перестало биться, Конфетка тут же оторвался от нее. И пусть кровь продолжала течь из растерзанной шеи, он уже не мог выпить ни капли. Сама мысль о том, чтобы пить кровь трупа, вызывала тошноту. Он вспомнил принадлежащих его сестрам кошек, всякий раз сжиравших ту, которая умерла, и лицо его перекосило от отвращения.
Едва он оторвал мокрые губы от ее шеи, как услышал, что в глубине дома открылась дверь. Шаги приближались. Конфетка быстро обошел стол, с тем чтобы он и мертвая женщина оказались между ним и дверью в столовую. Понимал, судя по тому, что он «считал» с альбома с картинками в комнате Томаса, Клинт — твердый орешек, справиться с которым будет сложнее, чем с большинством людей. Вот и предпочел занять позицию, позволяющую оценить противника, а не пытаться застать его врасплох.
Клинт появился в дверном проеме. Если не считать одежды: серые брюки, синий блейзер, темно-бордовый пуловер и белая рубашка, — выглядел он точно так же, как и на психическом следе, который Конфетка «считал» с альбома Томаса. И мышцы у него, похоже, были железными. Густые черные волосы он зачесал назад. Лицо словно вырубили из гранита, глаза смотрели сурово.
Возбужденный только что совершенным убийством, со вкусом свежей крови на губах, Конфетка с интересом наблюдал за мужчиной, гадая, что теперь произойдет. Вариантов было много, скучного среди них — ни одного.
Но Клинт отреагировал совсем не так, как мог ожидать Конфетка. Не выказал удивления, увидев распростертую на столе мертвую женщину, не пришел в ужас, потеря женщины не потрясла его, не разъярила. Что-то изменилось в его лице, все выглядело так, словно под кожей пришли в движение тектонические плиты, перемещение которых вызывает землетрясение.
Наконец он встретился с Конфеткой взглядом и произнес лишь одно слово:
— Ты.
Этого слова хватило, чтобы Конфетка встревожился. Получалось, что мужчина узнал его, но ведь такого просто не могло быть… а потом Конфетка вспомнил Томаса.
Если Томас рассказал о нем мужчине… а может, и другим людям тоже… После смерти матери Конфетка ни разу не испытывал столь сильного испуга. Свою службу в армии мстителей Господних он полагал глубоко личным делом, секретом, о котором не могли знать вне семьи Поллард. Его мать предупреждала: гордиться тем, что выполняешь работу, порученную тебе Господом, — это нормально, но гордыня может привести к падению, если похваляться своей избранностью перед другими. «Сатана, — говорила она ему, — постоянно выискивает имена солдат армии Божьей, а ты — один из них, а когда их находит, то убивает, насылая червей, которые пожирают их изнутри, червей, толстых, как змеи, и сжигает в огне. Если ты не сможешь хранить этот секрет, то умрешь и отправишься в ад из-за своего длинного языка».
— Конфетка, — добавил Клинт.
Произнесенное Клинтом его собственное имя развеяло последние сомнения в том, что секрет перестал быть достоянием семьи Поллард и никого больше, а следовательно, он, Конфетка, угодил в серьезный переплет, пусть сам и не нарушал обет молчания.
Он представил себе, как в этот самый момент Сатана в каком-то темном и заполненном паром месте поднял голову и спросил: «Кто? Как там его назвали? Какое у него имя? Конфетка? Какая такая конфетка?»
В ярости, пусть и испуганный, Конфетка двинулся вкруг стола, гадая, узнал ли Клинт его имя от Томаса, с намерением заставить мужчину поделиться с ним всем, что он знал. А потом убить.
Неуловимым движением, столь же неожиданным для Конфетки, как и нулевая реакция на смерть жены, Клинт сунул руку под пиджак, вытащил револьвер и выстрелил дважды.
Возможно, выстрелов было больше, но Конфетка услышал только два. Первая пуля попала в живот, вторая — в грудь, отбросив его назад. К счастью для Конфетки, голова и сердце остались невредимыми. Если бы пуля повредила мозговую ткань, нарушив загадочную и хрупкую связь между мозгом и душой, оставив душу в ловушке поврежденного мозга, прежде чем он успел бы их разделить, то лишился бы способности телепортироваться, остался бы на месте, уязвимый для новых пуль. А если бы точно направленная пуля остановила его сердце до того, как он успел дематериализоваться, он бы просто упал мертвым там, где стоял. Только эти две раны могли прикончить его. Конфетка мог многое, но не был бессмертен. Поэтому поблагодарил Бога за то, что Он позволил ему вернуться из кухни в дом матери живым.
* * *
Вентура-фриуэй. Джулия ехала быстро, но не так быстро, как раньше. В стереосистеме Бенни Гудмана сменил Арти Шоу.
Бобби размышлял, разглядывая в боковое окно ночной пейзаж. Не мог не думать о словах, которые вдруг взорвались у него в голове с грохотом бомбы и яркостью хорошо разожженного костра. Он уже сумел прийти в себя после кошмара, который приснился ему на прошлой неделе; в конце концов кошмары снятся если не всем, то очень и очень многим. Да, сон был на удивление ярким, чуть ли не более реальным, чем сама жизнь, но ничего сверхъестественного в том кошмаре не было… или он просто убедил себя, что не было. Но слова — совсем другое дело. Он не мог поверить, что они вырвались из его подсознания. Сон, эти сложные фрейдистские послания, сочетание каких-то сцен и символов… да, тут, в принципе все понятно; как ни крути, эвфемизмы и метафоры — продукты подсознательного. Но этот словесный взрыв более всего напоминал срочную телеграмму, переданную по проводу, вживленному прямо в его мозг.
