Он устремил на меня пронзительный взгляд, потом перевел его на Меррик, и я увидел, как его лицо потеплело от прилива любви.
– Теперь я такой же сильный, как ты, Дэвид. Вскоре и Меррик приобретет эту силу. – Он бросил твердый взгляд на Лестата. – Теперь я почти столь же могуществен, как ты, мой благословенный Создатель. Что бы ни случилось, отныне я чувствую себя одним из вас.
Луи по давней привычке глубоко вздохнул.
– Мысли, – продолжал он, – я их слышу. Далекая музыка – я ее слышу. Прохожие на улице – я слышу их шаги. И улавливаю их аромат, такой сладостный и приятный. Я смотрю в ночь – и вижу далеко.
У меня словно гора с плеч свалилась, что я и не замедлил выразить с помощью жестов и улыбки. Я знал, что Меррик разделяет мои чувства. Ее любовь к Луи была безгранично более агрессивной и требовательной, чем та, которую она испытывала ко мне. А такую любовь невозможно было не ощутить.
Лестат, несколько ослабевший, возможно, после всего, что ему пришлось вынести, а также после долгого поста последних месяцев, лишь кивал в такт словам своего творения.
Он посмотрел на Меррик, словно сознавая, что должен выполнить еще одну задачу, да и мне самому не терпелось, чтобы дело было доведено до конца. Я знал, что тяжело будет смотреть, как Лестат обнимает Меррик. Возможно, этот обмен кровью произойдет скрыто от чужих глаз, как это было с Луи. Я уже приготовился, что сейчас меня отошлют снова прогуляться в ночи, утешаясь только собственными мыслями.
Но я чувствовал, что наша маленькая компания пока не готова разойтись. Меррик передвинулась на краешек стула, и всем стало очевидно, что она намерена обратиться ко всем сразу.
– Я должна сказать кое-что еще, – начала она, нерешительно задержав взгляд на мне, прежде чем перевести его на остальных. – Луи и Дэвид терзаются чувством вины, что я стала одной из вас. И, возможно, у тебя, Лестат, тоже имеются кое-какие вопросы. А посему вы должны выслушать меня и решить, как ко мне относиться после того, что вы узнаете. Я здесь потому, что очень давно сделала свой выбор. Много лет прошло с тех пор, как Дэвид Тальбот, наш уважаемый Верховный глава, выскользнул из теплых надежных объятий Таламаски, и меня ни в малейшей степени не утешила ложь о том, как он закончил свой земной путь. Как известно, я узнала тайну обмена телами, благодаря которому Дэвид покинул престарелое тело, любимое мной всем сердцем. Я могла и не читать тайную запись, сделанную моим другом Эроном Лайтнером, чтобы узнать, что случилось с душой Дэвида. Правда открылась мне, когда после смерти того престарелого тела, которое мы называли Дэвидом Тальботом, я летела в Лондон. Я должна была отдать последнюю дань уважения и осталась наедине с усопшим, прежде чем гроб запечатали навсегда. Едва коснувшись лежавшего в гробу тела, я поняла, что Дэвид не познал в нем смерть. С этой секунды и взыграли мои амбиции. А спустя совсем короткое время я обнаружила бумаги Эрона Лайтнера и выяснила, что Дэвид действительно стал счастливой жертвой фаустовского обмена и что нечто непростительное, по мнению Эрона, унесло из нашего мира Дэвида, обладавшего с некоторых пор новой, молодой плотью. Разумеется, я сразу поняла, что речь идет о вампирах. Совсем не обязательно было знать ходячие байки, чтобы догадаться, как Лестат в конце концов поступил с Дэвидом. В тому времени, как я закончила читать те любопытные страницы, полные эвфемизмов и недоговоренностей, я успела вспомнить старинное действенное заклинание. Я принялась колдовать, чтобы вернуть себе Дэвида Тальбота, каким бы он ни был. «Пусть он будет молодой, пусть он будет вампир, пусть он будет даже призрак, но я должна вернуть его, – твердила я себе, – вернуть его тепло и привязанность, вернуть его прежнее чувство ответственности за меня, вернуть его к любви, которую мы когда-то разделяли».
Она замолчала и, потянувшись к сумке, достала оттуда маленький сверток из ткани. В нос мне ударил все тот же едкий запах, который я никак не мог вспомнить. А Меррик тем временем развернула ткань... Внутри оказалась желтоватая и слегка заплесневелая человеческая рука.
Это была не та старая почерневшая кисть, которую я не раз видел на ее алтаре. Это было нечто не столь древнее, и я наконец догадался, какой именно запах не смог определить мой нюх: прежде чем руку отрезать, ее забальзамировали, и именно примененный для этого раствор источал слабый ядовитый запах, хотя сама она давным-давно высохла, оставив руку такой, какой она была – мясистой, сморщенной и шишковатой.
– Не узнаешь, Дэвид? – мрачно поинтересовалась Меррик.
Я в ужасе уставился на нее.
– Это часть твоего тела, Дэвид, – сказала она. – Я взяла ее себе, потому что никак не хотела тебя отпускать.
Лестат коротко рассмеялся. Чувствовалось, что он испытывает удовольствие от рассказа Меррик. Луи был настолько огорошен, что не смог говорить. Что касается меня, то я тоже не нашел слов, а просто уставился на руку. На ладонь было нанесено множество коротких слов. Я узнал коптский язык, но читать на нем не умел.
– Это старое заклинание, Дэвид. Оно велит тебе прийти ко мне, оно велит духам, которые слышат меня, привести тебя ко мне. Оно велит им наполнить твои сны и часы бодрствования мыслями обо мне. По мере того как заклинание входит в силу, тебя оставляют все мысли, кроме одной, которая становится навязчивой. И вот с некоторых пор тебя гложет только одно: ты должен ко мне прийти.
Теперь настала очередь Луи понимающе улыбнуться.
Лестат откинулся на спинку кресла, просто рассматривая диковинку с печальной улыбкой.
Я тряхнул головой.
– Не могу с этим смириться! – прошептал я.
– У тебя не было шанса, Дэвид, – настаивала Меррик. – Ты не виновен в том, что в конце концов случилось со мной, как не виновен и Луи.
– Нет, Меррик, – мягко сказал Луи. – За свою жизнь мне довелось не раз испытать настоящую любовь. И потому я не сомневаюсь в своих чувствах к тебе.
– Что означают эти каракули? – зло спросил я.
– Там записана часть заклинания, которое я произносила бессчетное число раз, призывая моих духов – тех самых духов, которых впоследствии вызвала для тебя и Луи. Там говорится: «Повелеваю наполнить его душу, ум и сердце жаром ко мне, заполнить его дни и ночи безжалостным и мучительным желанием, наводнить его сны моими образами; пусть ничто – ни еда, ни питье – его не успокоит, пока он думает обо мне, до тех пор, пока он ко мне не вернется, пока не окажется рядом, пока я не воспользуюсь всей своей силой, чтобы поговорить с ним. Повелеваю ни на секунду не оставлять его в покое, пусть он не отвернется даже на мгновение».
– Все было не так, – запротестовал я.
Она продолжила, но уже тише и более мягко:
