Бреслау капитулировал 6 мая. Три четверти города было разрушено до основания за два с половиной месяца. И всего лишь через три дня закончилась самая страшная война. То, что осталось от Бреслау, разграбили и сожгли советские солдаты.
В Польше произошло нечто примечательное. Она сумела сделать то. чего не смогли другие страны.
С 2000 по 2006 г. средняя оценка за чтение в тесте PISA у польских 15-летних подростков подскочила на 29 баллов.
Союзники перекроили карту Европы. Сталин, Черчилль и Рузвельт уничтожили Бреслау подобно шахматной фигуре. Они перебросили его польской стороне под новым названием Вроцлав. Большую часть оставшихся немцев выгнали из города, и сотни тысяч измученных польских беженцев хлынули туда, чтобы занять жилье – в прямом смысле, – въезжая в дома, принадлежавшие немцам, порой еще до того, как их покинули владельцы.
Это был город, в котором жил Том. Чтобы его узнать, нужно было изучить его непростую историю, полную белых пятен. За века город сменил более 50 названий. Жившие в нем люди, в основном поляки, никогда не жили в настоящем. Слишком много призраков в этом городе, слишком много параллельных историй…
Поляки-пионеры, как их назвали, смело обновляли обретенный город. Они переименовали улицу Адольфа Гитлера в честь польского поэта Адама Мицкевича, стадион Германа Геринга стал называться «Олимпийским». Но они жили в городе призраков. Во всем – в разрушенных статуях и бледных контурах стертых свастик – они видели напоминания о своих нацистских гонителях.
У новоприбывших практически не было времени раздумывать над этими парадоксами. Вскоре после Второй мировой войны Польша на 40 лет подпала под власть коммунистов. Десятки тысяч поляков, включая сотни священников и политических активистов, оказались в тюрьмах. Тайная полиция проверяла каждый район. Во Вроцлаве снова переименовали улицы. Одна тирания сменила другую.
Защитники посредственной американской системы образования, те, кто винил в наших проблемах бедность и язвы общества, говорили так, будто Америка имеет монополию на трудности. Наверное, они просто не были в Польше.
Трудно перечислить все беды, случившиеся в Польше за полвека. После падения коммунизма в 1989 г. ее охватила гиперинфляция: полки продовольственных магазинов были пусты, и матери не могли купить молока детям. Страна была на грани хаоса, если не гражданской войны. И все же Польша пережила еще одну трансформацию, объявив открытыми свои политические институты, чтобы превратиться в рыночную демократию. Улицы Вроцлава переименовали в третий раз. В город даже вернулась маленькая еврейская община.
К 2010 г., когда Том приехал из Геттисберга, Польша присоединилась к Евросоюзу. Однако страна все еще боролась с лишениями, преступностью и разного рода отклонениями. Когда Том находился там, местные футбольные команды стали играть на пустых и тихих стадионах, где раздавался только стук мяча. Болельщики так буйно себя вели, что им запретили присутствовать на играх собственных команд.
Почти каждый шестой польский школьник жил бедно (в США беден каждый пятый ребенок). Трудно сравнить соответствующие уровни уныния, но данные показывали, что бедные дети в Польше жили несладко. В сравнительном анализе материального благополучия детей, проведенном ООН, Польша стояла самой последней из стран развитого мира.
Как и США, Польша – большая страна, где люди не доверяют централизованной власти. Однако в Польше произошло нечто примечательное. Она сумела сделать то, чего не смогли другие страны. С 2000 по 2006 г. средняя оценка за чтение в тесте PISA у польских 15-летних подростков подскочила на 29 баллов. Будто польские дети как-то вложили в свои головы еще почти три четверти учебного года. Меньше чем за 10 лет они поднялись с уровня ниже среднего для развитых стран до высшего. Оценки США за тот же период остались прежними.
Том жил в том переходном периоде, который Финляндия и Корея миновали десятки лет назад. Возможность увидеть эту перемену вблизи была еще одним плюсом путешествия во времени. Польша все еще не присоединилась к ведущим образовательным сверхдержавам. Но в отличие от США значительно улучшила свои результаты всего за несколько лет – несмотря на преступность, бедность и тысячу других уважительных причин, по которым должна была потерпеть неудачу. Эта история не завершилась, но довольно неожиданно стала оптимистичной.
Я встретилась с Томом в центре Вроцлава у великолепного старого отеля, в котором останавливались Адольф Гитлер, Пабло Пикассо и Марлен Дитрих. На нем были джинсы и мятая рубашка с пуговицами на воротнике и рукавами, подвернутыми выше локтя. Ему было 18, он учился в выпускном классе средней школы. С момента его приезда из Геттисберга принимающая польская мать безуспешно пыталась откормить этого тощего парня.
Мы гуляли по старому городу, который выглядел именно так, как его описывал Том несколько месяцев назад: эклектичный коллаж барочных соборов, булыжных мостовых и больших квартир в брутальном советском стиле. На средневековой площади, называемой Рынок, туристы пили пиво «Piast» в открытых кафе под часами XVI века, показывающими фазы луны, а мимо шли польские бабушки в платках с пакетами под мышкой. Рыночную площадь много раз восстанавливали и реставрировали. Этот последний вариант был слишком ослепителен, а краска чуть ярче, чем нужно, но все же он был великолепен по масштабу и размаху.
Мы зашли в кафе «Literatka», которое, как и все остальное, являлась причиной, по которой Том покинул Пенсильванию. В маленьком зале с кружевом дыма, висящим в воздухе, сидело несколько человек, склонившись над книгами и ноутбуками. Никто на нас не взглянул.
Том провел меня через кафе с гордостью, с какой другие подростки хвастаются своей новой машиной. На стенах ярусами до самого потолка висели книжные полки. Тоненькие книги по химии стояли рядом с поблекшими книгами по философии. Когда Том еще в Штатах мечтал о Восточной Европе, он представлял себе именно такое место.
Прошло шесть месяцев с тех пор, как польская учительница вызвала его к доске решить задачу и он не смог. С тех пор на математике его не вызывали. Он, однако, разучил «Прелюдию ми-минор» Шопена на фортепиано, как и мечтал, а еще стал довольно неплохо говорить по-польски. И хотя он не слышал, чтобы здесь часто упоминали Набокова, но один раз при нем двое пожилых людей спорили о философии за одним из мраморных столиков кафе «Literatka». Том восхищенно смотрел на них из-за своего MacBook.
– Nie rozumiesz filozofii! (Ты ничего не понимаешь в философии!) – воскликнул один из них и встал.
Это было прекрасно.
Дети Бермудского треугольника
Мы вышли из «Literatka» и направились к школе Тома LO XIII, известной как № 13. Школа находилась около одного сомнительного места под названием Trójkat Bermudzki, или Бермудский треугольник. Он заслужил это название много лет назад, когда чужаки, забредавшие в этот район, бесследно пропадали. С тех пор уровень преступности снизился, но район остался неприятным местом. Всего несколько недель назад здесь среди бела дня ограбили друга Тома, угрожая ему ножом.
Вдоль улиц Треугольника стояли высокие, богато украшенные дома, пережившие Вторую мировую войну, но теперь обветшавшие. Потемневшие статуи смотрели вниз с разбитых фасадов. Из подъездов воняло мочой, и розовые поблекшие фрески на стенах были исписаны. Финляндия ушла далеко вперед.
Мимо нас прошел ребенок, направляясь на спортплощадку. До 2007 г. здесь было поле, и дети Треугольника тогда тоже играли здесь, поскольку больше играть было негде. Когда однажды приехал экскаватор, чтобы превратить это поле в автостоянку, дети протестовали, отказываясь уступить свой клочок земли. Они сделали плакаты из деревянных щитов: «Нам нужна спортплощадка!», «Экскаватор, уезжай!». Их лидер, 16-летний Кристек, который, похоже, далеко пойдет, пригласил журналистов. Застройщики уступили, согласившись построить небольшую стоянку и скромную спортплощадку.
Детям Треугольника жилось непросто. У одних отцы сидели в тюрьме, у других матери слишком много пили. Были дни, когда дети приходили в школу усталыми и голодными. Со стороны это место мало чем отличалось от американского гетто.
Однако за последние 10 лет для детей Треугольника кое-что изменилось – то, что трудно было увидеть на улице. Эти дети проводили свои дни в системе образования, расширявшей границы возможного. Перемены произошли не на периферии, где всегда происходит большинство реформ, они пробились до самого центра, в корне видоизменяя структуру и сущность образования в Польше и давая этим детям больше возможностей, чем они имели бы во многих школьных округах США – страны, гораздо более богатой. Эти дети по-прежнему жили в Треугольнике, но они, говоря языком статистики, вряд ли были потеряны навсегда.
