Когда Фергюсон ввела окситоцин генетически измененным мышам, к ним вернулась социальная память. Если инъекцию окситоцина делали после встречи с другой мышью, узнавание не происходило. Майкл Ньюман, с которым вы познакомились в главе о материнской заботе, изолировал у крыс медиальную преоптическую область, и матери перестали заботиться о своих детях, однако продолжали искать пищевое вознаграждение. Аналогично в опытах Фергюсон недостаток окситоцина сказался на обработке социальной, но никакой другой информации.
Через четверть века исследований стало ясно, что для «любви» и моногамии полевкам нужен определенный набор ингредиентов: вознаграждение приятными ощущениями и долгая эмоциональная память о конкретном партнере, формирующаяся после вознаграждения. Таков состав этого коктейля.
От мышей к людям
Многие, в том числе ученые, когда-то полагали (а некоторые полагают и сейчас), что исследования маленьких пушистых созданий увлекательны, но результаты исследований не применимы к людям. Наш большой рациональный мозг умеет отделять себя от животных влечений, утверждали они. В своей вере они полагались на один неопровержимый факт: отсутствие экспериментов на людях. А если вы не можете привести фактические доказательства того, что любовь полевки подобна человеческой любви, дискуссия заходит в тупик.
Маркус Хайнрихс не собирался исследовать любовь – он хотел провести параллели между экспериментами на животных и на людях. Когда Хайнрихс, в то время молодой ученый в германском университете Трира, а ныне глава отделения психологии в университете Фрайбурга, прочитал об исследованиях на животных, он попытался склонить научную общественность к тому, чтобы дать окситоцин людям и понаблюдать, возникнут ли у них те же поведенческие эффекты. «Никто не хотел этим заниматься, – вспоминает Хайнрихс, сидя в своем новом кабинете во Фрайбурге. – Я пошел к своему руководителю и сказал: „Я хочу провести эксперимент“, а он ответил, что нет, такого никто не делает». Чтобы отказаться, можно было придумать массу отговорок, но была одна трудность прикладного характера. Гормоны, в том числе окситоцин, влияют не только на мозг, но и на тело. Если вводить их в кровеносную систему, могли возникнуть нежелательные побочные эффекты, кроме того, большие молекулы не способны преодолеть гематоэнцефалический барьер[24], и вводить их в кровь было бессмысленно. К тому же мало кто верил, что одно-единственное вещество способно оказывать сильное влияние на поведение людей.
Хайнрихс – высокий дружелюбный мужчина с мальчишеским лицом. Возможно, для придания себе солидности он носит старомодные очки с круглыми линзами в стиле европейских мыслителей начала XX века. Хайнрихс убежден, что применение окситоцина может улучшить состояние людей с такими психическими расстройствами, как социальная тревожность и аутизм, или хотя бы пролить свет на механизмы, управляющие этими загадочными нарушениями. Поставив себе цель, он пять лет разъезжал по научным конференциям и агитировал коллег, в том числе своего руководителя, до тех пор пока не взял противников измором. «Если бы это имело хоть какой-то смысл, это уже сделали бы в США!» – вспоминает он слова одного специалиста и хохочет, запрокинув голову. В конце концов ему разрешили провести маленькое исследование.
Из-за отсутствия способа доставить введенный человеку окситоцин прямо в мозг, а также из страха перед возможными побочными эффектами в испытании участвовали кормящие матери: кормление грудью естественным образом повышает уровень окситоцина в мозге. Сначала женщин просили покормить ребенка либо просто подержать его на руках. Затем они должны были пройти стресс-тест, созданный в Трире: сначала испытуемая рассказывала о себе, находясь перед небольшой аудиторией слушателей, которые сидели с каменными лицами, а затем отсчитывала от большого числа семнадцать единиц в обратном порядке, а слушатели грубо перебивали ее, исправляя ошибки и поторапливая. (Попробуйте сами – это довольно тяжело.)
У женщин, кормивших грудью, уровень тревожности при стрессе был значительно ниже. Хайнрихс сделал вывод, что кормление грудью подавляет обычную реакцию на стресс, по крайней мере на какое-то время. Во время кормления грудью уровень окситоцина в крови не изменился, следовательно, различие в реакции на стресс между кормящими и некормящими женщинами было связано с ростом уровня окситоцина в мозге. Именно это происходит у кормящих крыс и полевок: если нет серьезной опасности, кормящая крыса будет игнорировать стимулы, в иное время вызывающие у нее тревогу. Некормящие крысы тоже будут слабее реагировать на стресс, если им в мозг ввести окситоцин.
В 1996 году группа немецких ученых сообщила, что нашла способ обойти гематоэнцефалический барьер, но их сообщение не привлекло внимания. В 2002 году другая группа немецких ученых опубликовала отчет о таком же решении проблемы. На этот раз о методике услышали. Она оказалась до смешного простой: исследователи предложили вводить препараты в форме назального спрея. Через тридцать минут после впрыскивания в нос действующее вещество появлялось в спинномозговой жидкости (она связывает мозг с остальным организмом). К тому моменту Хайнрихс переехал в университет Цюриха и продолжал работу, начатую в Трире. Он ввел испытуемым окситоцин в форме спрея, а контрольной группе – плацебо, затем подверг их стресс-тесту. Результаты были аналогичны исследованию кормящих матерей.
Хайнрихс долго и упорно боролся за право провести эксперименты с окситоцином на людях, поскольку верил, что результаты этих экспериментов будут подобны тем, какие получил Ларри в опытах на животных, и его работа поможет отыскать способы лечения некоторых болезней. Однако добившись желаемого и наконец получив результаты, он не мог поверить своим глазам. «Эффект был настолько выраженным, что мы боялись, нам не удастся его получить повторно. Влияние на поведение было очень мощным». Его опасения не оправдались: первый эксперимент с окситоциновым назальным спреем был неоднократно с успехом повторен и дополнен новыми данными. Опыты на животных и на людях давали сходные результаты.
Социальная память – один из первых ингредиентов любовного зелья полевок, исследованный на людях при помощи назального препарата окситоцина. Грызуны распознают знакомых и незнакомцев, используя главным образом обоняние, а мы полагаемся на зрение. Наш прибор для распознавания, глаза, работает одновременно с социальной памятью. Мы применяем его не только когда хотим понять, кто перед нами – приятель с работы, муж или мать. Он нужен нам, чтобы определять настроение и намерения других людей: «Не флиртует ли он?», «Не злится ли она?», «Не собирается ли этот парень на меня напасть?», «Не заболел ли мой ребенок?»
Психолог Адам Гуастелла из университета Нового Южного Уэльса предложил двум группам добровольцев взглянуть на фотопортреты людей с нейтральным выражением лица: лица не были ни злыми, ни счастливыми, ни печальными. Испытуемых просили смотреть только на рот изображенных людей. Несмотря на указание, те, кто получил дозу назального окситоцина, тратили намного больше времени на разглядывание глаз: окситоцин заставлял мозг сосредотачиваться на глазах другого человека. При отсутствии очевидных эмоций и намерений испытуемые пытались интуитивно сделать вывод о чужих чувствах, глядя в глаза – «окна души». Добровольцы, которым дали спрей с плацебо, тратили на разглядывание глаз меньше времени.
Швейцарцы в своем эксперименте проверяли способность испытуемых мужского пола не просто вспоминать лица, которые они видели прежде, но опознавать их. Мужчин разделили на две группы. Одна получила дозу окситоцина, другая – спрей с плацебо. Затем испытуемым показали серию фотографий домов, скульптур, пейзажей и лиц. Выражения одних лиц были негативными, других – позитивными, третьих – нейтральными. Мужчин просили оценить, насколько приятны или неприятны им изображенные объекты, тем самым заставляя смотрящего внимательно разглядеть каждый образ.
На следующий день ученые преподнесли испытуемым сюрприз, показав им те же самые изображения вперемешку с новыми лицами и новыми предметами. Они попросили мужчин сказать о каждом изображении, помнят они его в деталях или в общих чертах, или сомневаются, что видели вообще, или уверены, что видят его впервые. Когда испытуемые смотрели на предметы, различий между мужчинами, получившими окситоцин, и теми, кто получил плацебо, не наблюдалось, но мужчины из «окситоциновой» группы лучше запоминали лица (что сразу заставляет вспомнить о мышах с недостаточным количеством окситоцина, которые помнили о чем угодно, только не о том, что касалось других мышей). По способности распознавать лица группы испытуемых значительно различались. Мужчины, принявшие плацебо, часто говорили, что узнают лица, хотя прежде никогда их не видели. Мужчины, получившие окситоцин, почти ни разу не ошиблись – они различали лица лучше.
