Фаина Османова - Истории простой еды

По гастрономическому счету роман начинается с пяти кружек пива, пары сосисок с рогаликом (скорее всего, знаменитых «утопенцев», маринованных в остром рассоле толстых свиных сарделек, великолепной закуски, фирменного блюда трактира «У Чаши») да рюмки сливовицы, которую Швейк выпивает, перед тем как за антиправительственную агитацию отправиться с сыщиком Бретшнейдером в полицейское управление.

Обрывается же роман на грандиозной пьянке в офицерской столовой, где офицеры маршевого батальона наслаждаются супом из свиных потрохов, жарким и крепкой еврейской водкой. По всей видимости, «пейсаховкой», то есть настоянной на хрене и чесноке. Той самой, рюмку которой за пятьдесят лет до описываемых событий делегация литовских евреев поднесла царю-освободителю Александру II. Царь пригубил, и глаза Его Императорского Величества, как свидетельствовали очевидцы, вылезли из орбит. Скорее, именно эта водка, а не народовольцы и прочие смутьяны заставила прежде либерального монарха изменить свои взгляды. Символично, что последние слова незавершенного романа остаются за подпоручиком Дубом, которому, как и императору Александру II, сивуха ударила в голову. Подпоручик, стуча пальцем по столу, ни с того ни с сего обратился к командиру батальона капитану Сагнеру со словами: «Патриотизм, верность, самосовершенствование – вот настоящее оружие на войне!» Швейк же, оставленный автором за полторы страницы до «откровения» Дуба на кухне (Дубу, к слову, ничего, кроме водки, не досталось), в своих последних романных репликах рассуждает о том, что вся военная служба обязательно вертится вокруг кухни. Он вспоминает одного обер-лейтенанта, напускавшегося на провинившихся солдат со словами: «Мерзавец, если это еще раз повторится, я сделаю из твоей рожи настоящую отбивную котлету, раздавлю тебя в картофельное пюре и потом тебе же дам это все сожрать. Полезут из тебя гусиные потроха с рисом, будешь похож на шпигованного зайца на противне. Вот видишь, ты должен исправиться, если не хочешь, чтоб люди принимали тебя за фаршированное жаркое с капустой».

Между «утопенцами» под пиво и фаршированным жарким – дистанция огромного размера. Все характерные черты австро-венгерской кухни встают перед читателем, как говорится, в полный рост. Причем, акцент иногда смещается в сторону напитков. Все-таки сам Гашек, умерший от последствий перенесенного в России тифа и заработанного в пражских пивных алкоголизма, знал в них толк. А уж своим персонажам придал воистину уникальные способности. Например, по выдыхаемым парам определить, что именно пил тот или иной человек. Таков, скажем, жандармский ротмистр Кениг из Писека, распознающий сразу: «Ром, контушовка, “черт”, рябиновка, ореховка, вишневка и ванильная».

А вообще незавершенность «Похождений бравого солдата Швейка» превращает роман в нечто по духу близкое к пьесе из репертуара театра абсурда. Герои Гашека все быстрее и быстрее приближаются к линии фронта, но в отношениях между ними, даже в служебных, практически ничто не говорит о том, что через несколько дней они вступят в бой. Более того, истории, которые рассказывают уже побывавшие на фронте солдаты своим неопытным товарищам, в подавляющем большинстве не о войне как таковой, а, например, о том, как некий майор Сойка отправился с одним ездовым варить конфискованную у писарей говяжью печенку, как по разведенному костру шарахнули русские и наутро определить, где печенка говяжья, а где господина майора, было уже невозможно.

Гашеку удалось через вроде бы не самые значимые детали, через байки Швейка показать абсурдность, противоестественность происходящего, проявления «императорско– королевского идиотизма»; с другой стороны – подлинных человеческих отношений, замаскированных нарочитой грубостью и воинской субординацией.

Правда, в романе нет гастрономических изысков. Это в основном солдатская энциклопедия. Все просто, иногда предельно просто. Сардинки из консервной банки, кусок хлеба, которым повезло вытереть кухонный котел. Но, удивительное дело, простота постепенно приобретает завораживающий характер, а описание тех незатейливых блюд, которыми на гражданке лакомились отправляющиеся на убой люди, способно даже у человека сытого, человека современного вызвать обильное слюноотделение.

Так за чем же дело стало? Хоть давным-давно и нет Австро-Венгрии, но приготовить сегединский гуляш, тот самый, накормить которым господ офицеров хотел повар Юрайда, или бигос, польское блюдо, взятое на вооружение многонациональными войсками Австрии, нам никто не мешает.

Для приготовления бигоса потребуется килограмм капусты (полкило квашеной и полкило свежей), полкило мяса (свинина или говядина), чернослив (10 штук, желательно без косточек, если вы, конечно, не обладаете таким желудком, как денщик поручика Лукаша Балоун, который спокойно переваривал косточки от чернослива, и, главное, не боитесь за свои зубы), репчатый лук, соль, перец, желательно лавровый лист, несколько бутонов гвоздики, немного мускатного ореха, тмин, а также мясной бульон, не больше литра.

Мясо нарезать небольшими кубиками. Обжарить на сковородке с луком и специями, не солить. Выложить мясо в казанок, в котором до этого на растительном масле обжаривалась нашинкованная свежая капуста. Это только кажется, что обжаривать капусту просто! Капусту нужно помешивать, подливать масло, а когда капуста начнет оседать, следует добавить отжатую капусту квашеную. Когда мясо с капустой наконец соединятся, влить бульон, положить чернослив, уменьшить огонь до минимума (что не так-то просто сделать на электрической плите…) и оставить «доходить». Потом положить лавровый лист, гвоздику, тмин и мускатный орех, влить сок от квашеной капусты (вот что даст соль!) и оставить еще на 30 – 40 минут.

Но! Да-да-да! Мы забыли кнедлики! Без них и роман о похождениях Швейка, и вся чешская кухня потеряют что-то очень важное.

Поэтому мы приготовим дрожжевое тесто. Из теста надо будет сделать продолговатые овальной формы рулетики (толщина 6 – 7 сантиметров) и варить их в пароварке (или положив на марлю, надетую сверху на кастрюлю с водой) не больше четверти часа. Нарезаем и…

Конечно, к такому кушанью нужна добрая сливовица. И качественное пиво. Главное – не излишествовать. Это, впрочем, важно не только в гастрономии.

И напоследок вспомним бессмертные слова из великого романа: «Интеллигентных людей нужно назначать именно на кухню для большего богатства комбинаций, – с пафосом провозглашал обер-фельдкурат Лацина. – Человек интеллигентный, подготовляя подливку из лука, возьмет всякой зелени понемногу, потушит ее в масле, затем прибавит кореньев, перцу, английского перцу, немного мускату, имбирю. Заурядный же, простой повар разварит луковицу, а потом бухнет туда муки, поджаренной на говяжьем сале, – и готово!»

Хлебная цивилизация. Ничем так не отличаются друг от друга народы, как хлебными предпочтениями. Кто ест какой хлеб и как – вот что, быть может, важнее самых точных антропологических исследований.

Первым «хлебным растением» надо считать не современные злаки, рожь и пшеницу, а дуб. Желудевый «хлеб», а также «хлеб» из бобовых, который изготавливали на территории Греции до дорийского вторжения, – наверное, первые хлеба. Собственно, первоначально, если оставить в стороне долгую историю окультуривания диких злаков, люди питались сырыми зернами. Затем, приспособив два камня, человек создал нечто вроде мельничного жернова и научился делать муку. Замесив измельченное зерно с водой, он открыл новый вид пищи – кашу, ставшую «праматерью» хлеба. Возможно, случайное попадание каши на камни очага привело к открытию одного из самых первых способов выпекания хлеба.

Кислый хлеб появился в Египте 4 – 5 тысяч лет назад, причем тут важна роль пива: оба эти продукта – результат брожения, которое вызывается дрожжевыми грибками. Искусство приготавливать кислое тесто и выпекать из него хлеб из Египта перешло к древним евреям и финикиянам, а от них, после победы евреев над филистимлянами, то есть греками-дорийцами, к грекам в Европе и римлянам. Само слово «хлеб» имеет древнегреческое происхождение: греки выпекали свой хлеб в специальных горшках, называемых «клибанос». Отсюда произошло готское «хлайфс». В старонемецком языке сохранилось слово «хлайб», очень напоминающее наш «хлеб» или эстонское «лейб»…

…Заместитель командира танкового батальона, где автор проходил срочную, майор Лукин был переведен к нам после службы в Монголии. Худой, вечно шмыгающий носом, майор любил зайти в солдатскую курилку под пыльными березами (обычно после его визитов объявлялся аврал, и березы мылись водой с мылом, а содранные слишком ретивой щеткой куски коры закрашивались белой водоэмульсионной краской) и поговорить с личным составом «за жизнь». Любил когда ему задавали вопросы. В частности – про Монголию и монголов. Отвечал обычно так: «Страна красивая. Монголы люди крепкие, сильные, решительные. Но – чистые звери! Молоко да мясо, мясо да молоко! Хлеба не едят!» Теперь можно с уверенностью сказать, что слово «звери» майор употреблял, чтобы подчеркнуть принципиальные культурные и конечно же гастрономические различия между народом кочевников и народом русским, живущим на земле и от нее питающимся. Лукин был по-своему добрым, широким человеком, хоть и горьким пьяницей, и этим словом вовсе не хотел обидеть монголов. К тому же майор, скорее всего, не знал, что в законах Чингисхана, и ныне почитаемого в Монголии более всех, под страхом смерти было запрещено возделывать землю. Сеять пшеницу, в частности. Поэтому монголы и носили сапоги со специально загнутыми кверху носами – чтобы не оскверниться, чтобы даже случайно, споткнувшись, не вспахать сапогом Великую степь. «Мы им из своей пекарни хлеба привезем. В подарок. Все равно не едят!» – с печалью заключал майор, гасил свою вонючую (курил из экономии «Красноармейские») сигарету, бросив «Вольно!», уходил, а мы потом каждый раз вздыхали: да, какими бы хорошими ни были любые блюда, но без хлеба есть совершенно невозможно!..