И крестики давали от раздоров.
Болезни кое-кто умел снимать.
Но за большие деньги. Остальные -
Их было большинство - сидели молча.
Монеты звякали, поток людей струился,
И я не голодал, и в кепке
На вытертой подкладке находил
Вполне достаточно - мне на еду хватало,
А более ни в чем я не нуждался.
Из мавзолея на ночь выгоняли.
Я летом ночевал на лавке где-то,
Потом устроился в гостинице "Москва"
В испорченном спать лифте. Но недолго
Я пользовался эдаким комфортом:
Лифт починили, и пришлось идти
В ночлежный дом Кропоткина. На нарах
Средь сброда грязного я кротко засыпал,
И сны были спокойны и бездонны,
Как горная вода с блестящим солнцем.
Играющим в ее холодном плеске…
Во сне украли у меня протез.
Какие-то подонки отвинтили,
Он иностранный был, понравился им, видно.
А заменить пришлось обычной деревяшкой,
Ходить стало труднее, но зато
Побольше денег мне перепадало.
Так шел за годом год.
Я страшно похудел, зато теперь
Опять в ладонях начал ощущать я
Волшебный тот и невесомый жар.
Какой давным-давно, в полузабытом детстве,
Мне Ленин подарил своим рукопожатьем.
Я снова руки возлагал отныне
(На головы детей по большей части),
Успешно исцелял порой - снимал
Одним прикосновением болезни.
И будущее видеть стал. Да, сильно
Я изменился. Где былая тучность?
Румянец бодрый где? Блеск взора?
Я стал лысеть, морщинами покрылся,
С висков свисали трепетные пряди
Свалявшихся, седеющих волос.
Все плечи были перхотью покрыты,
Носок совсем истлел, и тело пахло
Болотной, застоявшейся водой.
И не узнать почти. Однажды, помню,
Один мой бывший друг меня увидел.
Сидел я в мавзолее, как обычно,
Он с пятилетним внуком проходил.
Вдруг оглянулся: "Ты? Не может быть!
Неужто Понизов?" Но, приглядевшись,
Забормотал смущенно: "Извините…
Ошибка, кажется…" Я только улыбнулся
Блаженною, беззубою улыбкой
И руку чуть дрожащую, сухую
На голову ребенку возложил.
"Он станет математиком. В двенадцать
Годков уже он будет
Производить сложнейшие расчеты,
Учителей угрюмых поражая.
Три раза будет он женат, и с первой
Довольно быстро разведется. Да.
Вторая же сойдет с ума и выльет
В себя смертьприносящее лекарство.
А с третьей будет трех детей иметь:
Сережу, Лену, Бореньку меньшого.
Тот Боренька меньшой великим станет
И государством этим будет править.
Но вот беда - как только он родится,
Твой внук случайной смертью умереть
Обязан будет. Пятьдесят два года
Ему как раз исполнится тогда.
Ну, не печалься - хоть не доживет
До старости, но все же жизнь увидит.
Но чтоб не умереть ему до срока,
По пустяку чтоб жизнь не прособачить,
Пускай запомнит несколько советов:
Не приближайся, Валентин, к стеклянным
Цветочным вазам в нежный час заката,
Увидишь мышку белую - возьми
Кусочек хлеба и зарой в землицу.
Когда сырой осеннею порою
Пойдешь в лес за грибами - мой совет -
Не надевай одежды темно-синей.
Когда в пруду ты плаваешь, подумай
О Боге. Прежде чем заняться
Обычным делом, иечисленьем формул,
Произнеси короткую молитву.
Ну вот и все, пожалуй".
Да, годы шли. И вот настал великий
Двухтысячный - о многостранный год!
Приблизился он мерною походкой
По лунным площадям Европы сонной,
Он космосом дышал, средневековьем,
Одновременно погребом и небом,
Текла в нем кровь эпох давно ушедших,
Закравшихся в глубинные ячейки,
В подземные насмешливые норы.
Он трогателен был, дрожал, но, молча,
Словно ребенок, словно сумасшедший,
За струны ржавые, играя, дергал больно.
Гудело все. Торжественный приход
Толпа знамени гулко возвещала.
Так перед великаном вьются тучи
Встревоженных, орущих, диких птиц,
Сорвавшихся с деревьев сокрушенных
И вмятых в землю буйными ступнями.
Так перед мертвецом, идущим садом,
В цветенье ночи медленно кружатся,
Фосфоресцируя, слепые мотыльки.
Так рыбки бледные эскортом терпеливым
Утопленника тело предваряют…
Да что уж там! Довольно много можно
Сравнений разных подобрать, но разве
Все это передаст тот трепет? Помню
Предновогодний праздничный парад
На Красной площади. Как низко, низко
Висел дрожащий свод ночных небес!
В то время было множество комет,
Какой уж там Галлей! Игрушки, бредни!
Комета Резерфорда приближалась
И яростною розовою точкой
Висела над Кремлем в сверканье жутком.
Кометы Горна, Бреххера, Савойли,
Марцковского, Ньютона, Парацельса,
Романиса, Парчова, Эдвингтона,
Суворова, Брентано, Филиппике,
Комета Рейгана, Комета Трех Огней,
Собачья Лапка (так одну назвали),
Метеорит Борнлая, Свист Зевеса,
"Зеленая Горгона", "Змейка ночи",
Два "падающих камня" Лор-Андвана,
"Летящая Изольда", "Страх и трепет",
"Ядро Валгаллы", "Вечный Агасфер",
"Рубин Кремля" (его впервые наши
Увидели и потому назвали),
Кимновича кометы, Олленштейна,
Гасокэ, Брейна, Штаттеля, Бергсона,
Манейраса, Кованды, Эдельвейса
И прочие. На небесах, как шрамы
От беспощадных яростных плетей,
Висели звездные хвосты, сплетаясь.
Сплетались и мерцали. А внизу
Гремела музыка военного оркестра,
Вздыхали трубы, золотом сверкали
Литавры громоносные, и мимо
В военном топоте текли полки солдат.
Толпа рукоплескала. Маршал дальний
В автомобиле белом объезжал
Ряды вооруженные. Вздымался
Приветствий гулкий ком над головами.
Потом рыбоподобные ракеты,
Сияя серебристыми боками,
На колесницах тяжких проплывали.
Последние ракеты! В этот год
Оружие везде уничтожалось.
На съезде в Копенгагене решили
Подвергнуть ликвидации жестокой
Опасные запасы механизмов,
Различных бомб, ракет, боеголовок,
Головок боевых, железных, юных -
Везде крушили их, а сколько
В них было кропотливого труда!
В них вложено старанья, пота, мысли!
Рабочие их руки мастерили,
И сделаны на славу. Хороши!
Приятно поглядеть. Гармония какая!
(Во всем, что связано с загадочною смертью,
Какая-то гармония мерцает.)
Последнюю огромную ракету
На площади оставили, чтоб люди
Могли собственноручно растерзать
Могучего врага их хрупкой жизни.
И хлынула толпа! Оркестр взыграл, ликуя.
В вакхическом экстазе захлестнуло
Людское море сумрачную рыбку.
Обшивку рвали, дико заблестели
Из глубины скоплений топоры,
От воплей ярости, от смеха ликованья
Весь воздух стал как битое стекло,
Удары потрясали мостовую.
Гигантские бумажные гвоздики
Пылали с треском. Сверху, с мавзолея,
Из-под руки на этот дикий праздник
Правители смотрели неподвижно.
И падал снег. Вдруг радостные вопли
Взорвались бешено - ракета поддалась,
Обрушилось там что-то, и открылось
Слепое, беззащитное нутро…
Все было на куски растерзано. Валялись
Повсюду клочья мятого металла,
Все ликовали. Только мне вот стало
Немного грустно. "В этом есть утрата, -
Подумалось мне. - Что-то потеряли
Отныне мы. Ведь раньше в нашей жизни
Какая-то торжественность была.
Как в доме, где лежит в одной из комнат
Мертвец в гробу. Там все нежней и тише.
На цыпочках там ходят и едят,
О высшем думая. Клянусь, еда вкуснее
И ветер слаще из окна, когда
Мы чувствуем, что смертны. Или вот,
Представьте пароход, плывущий в море,
Когда всем пассажирам объявили,
Что может все взорваться. Каждый
Почувствует тогда в какой-то мере,
Что заново родился. Новым взглядом,
Любвеобильным, детским, чуть туманным,
Посмотрит он на блещущие волны,
Слизнет морской осадок с губ соленых,
Почувствует, как собственное тело
Живет и дышит. Как в зеленой бездне
Под ним колышутся слепые толщи вод,
Как там, в пучине, в бесконечном мраке
Пульсируют задумчивые гады.
Услышит дольней лозы прозябанье
И прорицать начнет. И будет
За табльдотом исповеди слушать.
А между тем уж полночь приближалась.
На площади везде костры горели,
А у Манежа возвели огромный
