Голос Одри был не менее своеобразен, чем черты ее лица. «Своими песенными переливами, переходящими в протяжную и ровную интонацию детского вопроса, он (ее голос), вызывал надрывное ощущение затаенной печали», – писал Сесиль Битон, чей слух был столь же тонок, как и зрение. Один из ее будущих режиссеров, Стэнли Донен, указывал, что ее было не только приятно видеть на пленке. «Ее не менее приятно было слышать. Вам вовсе не обязательно было смотреть на нее: ее голос, один только ее голос сумел бы успокоить самые взвинченные нервы. Какой небесный голос исходил из ее уст. Он обладал мягкостью, скрашивавшей ее отчетливую, но никогда не делавшуюся педантичной дикцию, он облекал ее слова, окружая их нежной медовой оболочкой. Она зачаровывала даже в темноте».
С того мгновения, как в «Римских каникулах» сбежавшая принцесса заглядывает в парикмахерскую и выходит оттуда, гордо тряхнув головой с коротко подстриженными волосами – символом свободы, – этот стиль стал принадлежностью Одри Хепберн. Снова и снова его воспроизводили на фотоснимках блистательные фотографы тех лет. А журналы и киноэкраны тиражировали «образ Хепберн» до тех пор, пока он не стал незабываемым. Любая продавщица могла сделать такую же прическу, и многие действительно копировали Одри. Впервые со времен Гарбо и ее прически «мальчика-пажа» молодежь так быстро и так лихорадочно стала подражать стрижке Хепберн.
К середине 1954 года «Лос-Анджелес Тайме» сообщила, что «прическа Одри Хепберн вызывает настоящий ажиотаж в японских банях. Японки платят десять йен – около трех центов – за возможность вымыть свои густые косы в общественных банях. Но женщины с короткой прямой стрижкой „под Хепберн“ настаивают на том, что с них должны брать меньшую плату». Западные женщины, конечно, не обращались с такими претензиями к своим парикмахерам, но остриженных волос на полу модных салонов стало куда больше после того, как экранный образ Одри стал так популярен. Сесиль Битон рассуждал в журнале «Вог»: «До второй мировой войны никто не походил на нее… теперь же появились тысячи подражателей. Леса полны исхудавших юных дамочек с короткой стрижкой и лицами, подобными бледной луне». Прическа «под мальчика» еще долго ассоциировалась с Одри и после того, как сама она от нее отказалась. Этот стиль продолжал жить и после ее кончины. В 90-е годы супермодели на эстраде и на разворотах ярких журналов мод – Линда Эванжелиста, Люси де ла Фалез, худая, как скелет, Кейт Мосс – кажутся воскресшей Хепберн.
В пятидесятые годы звезды не одевались так, как все. Их считали людьми особого сорта, у которых и наряды должны быть необычные. А гардероб Одри отличался простотой, но в нем никогда не было вульгарности, присущей дорогостоящей экстравагантности. Можно догадаться, какова была цена ее стиля, ведь его создателем был Живанши. Но его «линии», неотделимые от ее образа, стали зримым символом личности Одри Хепберн.
Между тем два фильма Одри продолжали привлекать внимание зрителей, которые с нетерпением ждали ее новых ролей. А сама Одри пребывала в мире с собой и с окружающими на вилле в Винья Сан Антонио. Они с Мелом вскоре собрали целый зверинец из домашних животных: две собаки, полдюжины кошек, ослик и парочка трубастых голубей, столь же влюбленных друг в друга, как и их хозяева-молодожены.
Сохраняя в тайне свою беременность, Одри не связывала себя какими-то отдаленными планами. Официальные бумаги подтверждают нетерпеливость «Парамаунта». Ее же агент Курт Фрингс не спешил заключать сделку, полагая, что студия, желая срочно заполучить Одри, заплатит гораздо больше.
Нельзя сказать, конечно, что деловые вопросы на вилле не обсуждались. Частыми гостями Одри и Мела были их соседи Карло Понти и Дино де Лаурентис со своими супругами: Софи Лорен и Сильваной Мангано. «Два итальянских продюсера, – как их описывает Майкл Пауэлл, – устрашающих размеров и невообразимо злобные с супругами, блистающими знойным великолепием». Де Лаурентис задумал киноэпопею по толстовской «Войне и миру». Он сказал Мелу, что видит его в роли князя Андрея. Конечно, главной в фильме должна была стать Наташа. Хитрый итальянский продюсер заявил, что он пока еще не сделал окончательного выбора… но время еще есть… а на эту роль нужно подыскать идеальную исполнительницу.
– Но кто же, черт побери, сможет сыграть ее? – спрашивал он, ужиная с Мелом и Одри.
Лаурентис понимал, что иногда легче добиться желаемого, мягко и осторожно подталкивая ситуацию в нужном направлении. И если он видел Одри в роли Наташи, то умело вкладывал ей в голову мысль об этом, воздействуя не на нее, а на Мела.
Одри прерывала сельскую идиллию лишь для визитов в частную римскую клинику, где проходила обследование. Кроме того, она появилась на приеме у американского посла Клера Бут Льюса, а в начале ноября 1954 года посетила Амстердам. Это была благотворительная поездка для сбора средств инвалидам войны. Актриса в эти дни получила неприятный, но очень важный урок. Ее повсюду атаковали тысячи молодых – и не очень молодых – людей. В одном универмаге появление Одри чуть было не вызвало настоящий погром, и тут она начала понимать опасные масштабы своей славы. Ей стало ясно, что, если они с Мелом хотят защитить свою личную жизнь от посторонних, им необходимо надежное убежище.
В последний день 1954 года они с Мелом приехали в Лондон, где он должен был сниматься в фильме «О… Розалинда!». Они привезли с собой рождественские подарки: желтый кашемировый свитер для него и платье, расшитое орнаментом из белых петелек, для нее – и сняли квартиру неподалеку от дома на Саут-Одли-стрит, где жила мать Одри. И вновь, как это было в Нью-Йорке, Мел оберегал жену от прессы. И это ей не могло не понравиться. Рождение ребенка тревожило Одри. Роды при ее телосложении вряд ли могли пройти легко и безболезненно. В Лондоне у нее часто портилось настроение, и Мел стремился избавить ее от ненужного напряжения. Правда, его грубость при общении с фотографами и журналистами, которым посчастливилось «поймать» Одри во время посещения ею съемочной площадки фильма «О… Розалинда!», была скорее проявлением собственнических инстинктов и даже ревности. Автор этих строк помнит, как Мел, игравший влюбленного американского офицера с истинно профессиональной легкостью и очарованием, как только Майкл Пауэлл произнес «Стоп!» – бросился к Одри и, расталкивая всех вокруг, проводил ее в свою гримерную. Он требовал, чтобы ни один фотограф, даже тот, которому поручалось снимать рекламные кадры, не допускался на съемочную площадку, пока там находилась Одри.
«Я уже знаю свою роль», – сказал Мел Майклу Пауэллу, когда в январе начались репетиции. Пауэлл признавал в своих мемуарах, что «роль Альфреда он мог играть стоя на голове», а затем, добавлял он, «проводить полночи, интригуя против нас по поводу „Ундины“. Многое с экранизацией „Ундины“ не было ясно, и британские продюсеры подозревали – справедливо или нет, – что все проволочки организованы намеренно, так как, якобы, прорабатывается „встречный“ план экранизации „Ундины“ самим Мелом и Одри в стиле спектакля, поставленного на Бродвее. Пауэлл продолжал сопротивляться. „Мел, конечно, не был Луи Жувэ, – вспоминает он. – Когда Жувэ делал паузу (в парижской постановке пьесы), мы все замирали. Когда паузу делал Мел, весь спектакль останавливался“. Как бы то ни было, Пауэлл и Прессбургер решили отказаться от текста пьесы Жираду, за которую вдова автора запросила, по их мнению, слишком высокую сумму, и вернуться к оригинальной легенде, пересказанной французским баснописцем де Ла Мотт Фуке.
[На самом деле автор «Ундины» барон Фридрих де Ла Мотт Фуко (1777—1843) – немецкий писатель, родом из Пруссии. На русский язык его «Ундина» переведена В. А. Жуковским. – Прим. переводч.]
Возникла крайне неудобная ситуация. Карты были раскрыты, когда, по словам Пауэлла, Мел Феррер привел с собой своих собственных художников. «Одри не произнесла ни слова, но Мел говорил за двоих… Стало совершенно ясно, что встреча должна показать, кто здесь настоящий хозяин». Все надежды на то, что «Парамаунт» возьмется финансировать столь шаткий проект, быстро испарились. Руководство студии считало, что роль нимфы в подводном балете не для Одри. Было сказано несколько резких слов по этому поводу. «Парамаунт» оказался без фильма с участием Одри Хепберн, и его руководители решили, что терпели слишком долго. Как раз в это время Одри и ее муж вновь ощутили себя в весьма неромантическом положении людей, у которых деньги на исходе. Они практически исчерпали весь свой кредит.
Была и еще более печальная причина скорее приступить к работе. У Одри был выкидыш. Это оказалось тяжелым ударом для женщины, давно желавшей создать семью и воспитать ребенка в атмосфере любви и спокойствия, которых было лишено ее детство.
В середине марта 1955 года Одри и Мел вернулись в Швейцарию. Они отправились в Сент-Мориц, где Мела навестил Дино де Лаурентис. «Кинг Видор, – сказал он, имея в виду ветерана американского кино, который уже подписал контракт на постановку „Войны и мира“, – считает, что Наташу может сыграть только Одри, а вам известно, что на роль князя Андрея я давно уже выбрал вас». Мел, должно быть, понял уловку продюсера, но его не так-то легко было «поймать». Хотя они с Одри очень нуждались в деньгах, но он не спешил восторгаться предложением де Лаурентиса. Как раз напротив. Итальянскому продюсеру было сказано, что Мел и Одри очень хотят работать вместе и не видят для этого лучшего материала, чем тот, который предлагает им де Лаурентис, однако они должны все очень хорошо обдумать. «Война и мир» – грандиозный проект. И для Одри это будет очень большая нагрузка, особенно после выкидыша, и потому поспешность неуместна. Де Лаурентис издал звук, означавший понимание и сочувствие. Он понял скрытый смысл сказанного. Скоро, предположил он, возможно как только Мел запишет телефон, состоится телефонный разговор с Куртом Фрингсом, находящимся в Голливуде, и ему будет отдан приказ: «Поторгуйся с ними!».
