Почва Голливуда до той поры не взращивала дарований, подобных таланту Одри. Они чаще встречались на европейском континенте. Она встретила своих первых режиссеров европейского происхождения (или «европеизированных») свежестью чувств и доверием, а они, в свою очередь, оценили качество того материала, который попал им в руки, почувствовали его соответствие их собственным культурным ценностям и сумели предельно его использовать. При этом они понимали, что Голливуд меняется. Новое поколение молодежи требовало своих идолов: Брандо, так рано ушедшего Джеймса Дина, Монро, Элизабет Тэйлор, Синатру. Вскоре начнут снимать фильмы, которые будут отражать грубую реальность американской жизни такими способами, которых всегда избегала «фабрика грез». Одри, вероятно, и не осознавала этих перемен.
Съемочная группа «Смешной мордашки» в апреле 1956 года выехала в Париж для основных натурных съемок. Одри и Мел остановились в отеле «Рафаэль», который стал их домом на несколько месяцев. Вскоре Мел начал сниматься в фильме Жана Ренуара.
Маргарет Гарднер, в прошлом «свободная писательница», была европейским агентом Одри по общественным связям. Она вспоминает, как была удивлена, оказавшись в гостиничном номере Ферреров. Почти вся казенная мебель была вынесена и заменена мебелью Мела и Одри. Они совершенно изменили стиль и атмосферу комнат. Картины, ковры, накидки на диваны и кресла, настольные лампы, постельное белье, вазы, подушки, столовое серебро, хрусталь, скатерти, графины и подносы – все хранилось в Швейцарии, ожидая того дня, когда у Одри и ее супруга появится свой собственный дом (помимо того гостиничного шале в Бургенштоке, которое они все еще арендовали у Фрица Фрея). Одри решила создавать свой мирок повсюду, где работа вынуждала ее останавливаться надолго.
Этот «дом», который Одри возила с собой, заменял ей семью. Она могла в любом месте распаковать его и заново собрать. Всегда оставаясь педантичной, она хранила пронумерованные списки всего, что ей принадлежало. Одри достаточно было послать телеграмму и указать, что ей требовалось, и ко дню ее приезда мебель была на месте.
В интервью той поры актриса признавалась в «глубинном чувстве ненадежности и неуверенности. Иногда мне кажется, чем больший успех сопутствует вам, тем менее надежно вы себя чувствуете. И это несколько пугает, в самом деле».
Маргарет Гарднер понимала, что так как Одри очень практичная женщина, умеющая менять перегорелые пробки, привинтить новый душ в ванной и отремонтировать почти любой непокорный механизм – в том числе однажды и ее магнитофон, «когда он самым досадным образом сломался в середине интервью», – ритуал размещения своей мебели в гостиничных номерах был для нее одновременно и удовольствием, и утешением. Гарднер сообщает и о том, как пристально ее клиентка следила за всеми публикациями в прессе: «Она была ярой сторонницей точного соответствия фактам. Время от времени, если возникала необходимость, она исправляла орфографические ошибки даже в черновых набросках…» «Она обладала правом вето на все свои фотографии и на каждый кинокадр, на котором она была запечатлена, – рассказывает Гарднер, – и она этим правом пользовалась». Одри никогда не давала интервью в ходе съемок в павильоне или «на натуре», но это диктовалось ее желанием не отвлекаться от дела, а отнюдь не каким-то высокомерием. «Я никогда не слышала от нее ни одного грубого слова и не была свидетельницей того, чтобы она кого-то ругала на людях», – вспоминает Маргарет Гарднер.
Весной 1956 года в Париже было не по сезону холодно и дождливо. С холодной и мрачной улыбкой Стэнли Донен вспоминает, как он приказал пожарникам пускать воду из шлангов, изображая дождь в парке Тюильри, для того, чтобы отснятый накануне материал соответствовал тому, что они собирались снимать в «редкий не дождливый день. Дождь шел двенадцать из четырнадцати дней, в течение которых проводились натурные съемки».
Когда из-за дождя приходилось прекращать съемку, Одри спешила в балетную студию Парижской Оперы на уроки по кинохореографии. Съемочная же группа редко оставалась на одном месте более нескольких часов, необходимых для того, чтобы установить камеру и произвести съемку. Даже при статистах, изображавших настоящих «мелькающих мимо прохожих» и отгонявших туристов и любопытных от съемочной площадки, было нецелесообразно долго оставаться на одном месте. Это было накладно. Начинался туристический сезон, и закрытие любой парижской достопримечательности стоило астрономических денег, даже если туристы не допускались туда всего несколько часов. «Это был самый ненадежный режим съемки, с которым мне когда-либо приходилось сталкиваться, – говорит Донен. – Точно так же, как и при работе над „Римскими каникулами“.
Без потрясающей точности Одри это не удалось бы делать так удачно. И когда она танцевала на одной из набережных Сены на фоне Большого Дворца, ей приходилось не только выполнять все танцевальные движения, но и синхронизировать движение губ с записью песни».
Самый впечатляющий эпизод в «Смешной мордашке» – это серия демонстраций, каждая из которых завершается стоп-кадром, где Одри показывает коллекцию моделей от Живанши на фоне вокзала, цветочного рынка, Лувра и так далее, а Астер в это время имитирует работу фотографа из журнала мод, которой его научил Ричард Эйвдон. Стоп-кадры с Одри «сами по себе волшебные мгновения, схваченные на лету». Она стала такой профессиональной «фотомоделью», что в последнем кадре этого эпизода, где она появляется из-за статуи «Крылатой Победы» (Ники) на верху большой лестницы Лувра и бежит вниз по ступенькам с красной вуалью, развевающейся подобно ее собственным крыльям богини, именно Одри говорит Астеру, когда нужно снимать. «Я до смерти боялась упасть с этой лестницы и сломать себе шею, – вспоминает она позже, – высокие каблуки, все эти ступеньки, длинное платье Живанши. Слава Богу, Фред снял меня за один раз… или Эйвдон?.. или Стэнли Донен? О, я забыла кто!» Реальный Париж и кинофантазия слились для нее воедино, и именно так все это и предстает в фильме.
За год до того Астер снимался в фильме «Длинноногий дядюшка». Это история маленькой девочки-сиротки, узнавшей, что ее покровитель, в которого она влюбляется, по возрасту годится ей в дедушки. Так совпало, что его партнершей по тому фильму была Лесли Карон, одно время считавшаяся «альтер эго» Одри. Но достаточно сравнить фильмы, чтобы увидеть, что он больше теплоты проявляет к Одри. К Карон он проявляет слегка насмешливое благоволение, милое, покровительственное. Между ним и Одри больше теплоты, больше шаловливости. Их отношения взаимопритягательные. О плотской любви здесь не могло быть и речи, но романтическая привязанность так часто слишком близко подходит к опасной грани. В сцене, где они обсуждают философию «эмпатикалистов», Одри сохраняет весьма серьезный вид, а Астер говорит с насмешливым скептицизмом. Потом он внезапно прикасается губами к ее щеке. «Я поставил себя на ваше место, – поясняет он лукаво, – и почувствовал, что вы хотите, чтобы вас поцеловали». Вот и все, это всего лишь мгновенная близость, но она как бы намекает на то, что могло бы быть между ними.
Признание Одри в любви к Астеру точно таким же образом пропускается через защитный фильтр стилизации. Когда они кружатся в объятиях друг друга, она поет отрывок из «Это чудесно»: «Ты сделал мою жизнь такой прекрасной! Так почему же тебя удивляет моя любовь к тебе?» Слова восполняют то, что не может быть сделано. Атмосфера этой сцены как бы устраняет разницу в возрасте. На рекламных плакатах к этому фильму использовалась фотография Одри, сделанная Эйвдоном. Выключается инфракрасное освещение, и мы видим Одри. Это романтизированный намек на ее портрет:
глаза, нос и губы. Фильм в самом прямом смысле слова представляет собой «фотосъемку любви», сделанную с высочайшим изяществом и совершенством.
Те «семь потов», которых потребовало все это совершенство, остаются за кадром. Самый романтический номер оказался и самым трудным при съемке. Место выбрали заранее: маленький охотничий домик на лугу у Шантильи, который искусно замаскировали под сельскую часовню. Целый акр специально выращенной травы был выстлан в этом сказочном уголке с его рекой, полевыми цветами, торжественными лебедями, скользящими по водной глади словно специально для того, чтобы увидеть, что тут происходит.
Как только съемочная группа установила освещение и кинокамеры, все пошло не так, как надо. Недавние сильные дожди пропитали дерн влагой. Одри и Астер, вальсируя, часто оказывались на голой земле, лишь слегка подкрашенной зеленой краской и немного затуманенной специальными фильтрами на линзах камер. Эти голые места были хорошо заметны, если присмотреться повнимательнее. Вместо легкого танца мечты получалось нечто неуклюжее. Несколько раз поскользнувшись и зацепившись за что-то, Одри рассмеялась: «Я двадцать лет ждала возможности потанцевать с Фредом Астером, и что же я теперь имею? Брызги грязи в глазах!» Еще одно препятствие возникло из-за… нижнего белья Одри. В то время, как они с Фредом вальсировали на «лужайке», короткое белое свадебное платье от Живанши изящно вздымалось вверх достаточно высоко и можно было заметить розовые трусики Одри. Чтобы избежать цветового диссонанса, Донен остановил съемку. Ассистент режиссера гнал машину восемь миль до Шантильи, остановился у какой-то лавчонки, буквально влетел в нее и купил там пару белых трусиков детского размера для кинозвезды. Таким образом под туалетом Живанши, стоившим несколько тысяч долларов, на Одри в этой сцене были трусики за 98 центов.
