«…а больше ничего не надо»
Рассказ Татьяны Васильевны Зуевой
Узнав адрес бабушки Евдокии, я стала собираться к ней по своему делу. И мне очень хотелось ей угодить, что-нибудь подарить на память обо мне. Я перебрала все свои вещи, но ничего подходящего не нашла. От моей мамы оставались новая перина и подушка. Перину, понятное дело, далеко не увезешь, а вот подушку я взяла. Завязала ее в платок, еду и радуюсь. Думала, Евдокия будет довольна, ведь тогда ничего не было, все с трудом доставалось.
Когда я приехала к Евдокии, она мне сказала: «Подушку я твою не возьму, в ней золото лежит, этим золотом ты впоследствии сына своего откупишь от тюрьмы напрасной. Оставь деньги на свечки, а больше ничего не надо. Свечки все равно на твои деньги покупать надо».
Я оставила ей три рубля и ушла. Евдокия все сделала, о чем я ее просила. А просила я за мужа, чтобы он вернулся ко мне и к детям. С мужем мы помирились, и больше я за ним плохого не замечала.
Да, подушку-то я дома распорола и нашла среди пуха кольцо и золотой крест. Не знаю, как они туда попали, видно, мать моего отца спрятала их туда. У моей матери не было золота. Этим золотом я и вправду откупила впоследствии сына от большой беды.
«…там было, как в раю…»
Рассказ Прасковьи Андреевны Тарасовой
Привела меня к матушке Евдокии моя мать. Добирались мы до знахарки долго. Ехали лошадьми, потом паровозом, потом пехом шли, а затем опять ехали. В ту зиму такая стужа была, что дыхание замерзало. Когда мы вошли к ней в дом, там было, как в раю: жарко топилась печь, кругом иконы блестели, у икон горели лампадки.
Матушка Евдокия напоила нас чаем с травами, и меня уложили спать. Засыпая, я слышала, как плакала мама, рассказывая матушке, что у нее туберкулез и распадаются легкие.
Прожили мы полмесяца на квартире у матушкиной соседки. Каждый день мама ходила к Евдокии, и я с ней. Наблюдая со стороны за состоянием мамы, я видела, как она поправляется. Евдокия варила ей пахучие травы и корни, отчитывала ее на иконах, что-то еще делала. Наливаясь здоровьем, моя мама боготворила ее. Все норовила руки поцеловать, а Евдокия не позволяла.
Как-то вечером, когда матушка Евдокия проделала все, что нужно, и мы, по обыкновению, сели пить чай, моя мама спросила ее: «Благостная, не сердись, скажи мне мое будущее, очень тебя прошу».
Евдокия вначале насупилась, видно, не понравилась ей просьба мамы, но потом смягчилась и стала говорить. При этом ее лицо стало как бы каменным, ни одна мышца не дрогнула – маска, да и только. Глаза смотрели прямо, но как-то мимо нас. Из сказанного я тогда поняла, что мама потеряет в один год и брата, и мужа, когда ей исполнится сорок лет. Проживет шестьдесят два года и умрет от воспаления легких. Сказала также, что я, ее дочь, проживу восемьдесят четыре года, и у меня будет восемь внуков и четверо детей. Сначала я выйду замуж за нищего студента, но тот бросит меня через год, и я выйду замуж во второй раз. Она говорила еще много, но про то велела никому не рассказывать. Все слова матушки Евдокии сбылись.
Было это давно, еще до войны. Мы с братом Семеном ездили по свечным делам. В поезде познакомились с женщиной, она возвращалась от какой-то Евдокии Степановой. Мы наслушались таких удивительных историй, что решили зайти к Евдокии, благо дела наши были в том же месте, где она жила. Адрес нам женщина дала.
Отстояв очередь, мы попали к ней в дом. И вот что странно, мне сразу показалось, что стал маленький-маленький, ростом с табуретку, наверное. Такое же ощущение было и у моего брата Семена, как он мне позже сказал.
Евдокия заговорила тихим, но строгим голосом: «Негоже время тратить на любопытство, – сказала она, – время молиться, а не блукать».
Велела передать игумену, что война скоро будет, но съезжать из монастыря никуда не нужно, так как он уцелеет. Сказала, что у брата Семена много грешных мыслей и что он должен молитвами отгонять их прочь. Еще она выполнила нашу просьбу и сказала, кто сколько проживет.
– Ты, Филарет, доживешь до семидесяти пяти лет, а ты, Семен, умрешь на третий день после окончания войны от тифа.
Все так и было. Семен заболел тифом и умер двенадцатого мая 1945 года. Но это было позже. А тогда, едва мы отошли от дома Евдокии, стали спорить, врет она или вправду прозорливая. Семен говорил: «Поди, наслушалась слухов о войне, вот и вещает». Я же ей почему-то поверил. Мне потом часто снилась эта комната с иконами и вышивками и глаза Евдокии, умные и строгие, как на иконе.
Прости меня, Господи. Я верю, что она была послана Тобой в помощь людям. Да, вот еще что: когда Семен заболел тифом, то сказал: «Ну все, скоро умру. Правду, видно, сказала Евдокия».
«Все сбылось, что она говорила»
Рассказ Ольги В.
Всей своей жизнью я обязана Вашей бабушке Евдокии. Был у меня такой невыносимо горький час, что я решила покончить с собой. Я приготовила яд и пошла на кладбище проститься с покойной матерью своей. Сижу на могиле и плачу. Подходит ко мне очень старая женщина, в руках корзина, накрытая платком. Поздоровалась, постояла молча и говорит: «То, что ты удумала, грех великий. Горе твое, конечно, большое. Но нет в этом мире ничего, чтобы не прошло бы рано или поздно. Пройдет и твое горе». Положила она на землю палку и продолжила: «Сейчас ты перешагнешь через палку и пойдешь домой. Вся твоя печаль останется по ту сторону палки. У тебя будет еще муж, ребенок и интересная работа. Ты еще будешь счастлива, вот увидишь».
– А почему я должна вам верить, может это неправда? Кто вы? – спросила я, раздражаясь, что даже здесь, на кладбище, мне нет покоя.
– Меня зовут Евдокия, я раба Божья, – ответила она, – помогаю людям, чем могу. Я всю твою жизнь вижу, но не от дьявола, а от Господа нашего. Перешагни через палку, оставь горе и уходи.
Я заплакала и сказала, что все равно умру, яд у меня уже готов, и я все решила.
– А маме твоей ты поверила бы?
– Да, ей поверила бы, но ее нет больше. Прошу вас, отойдите от меня, оставьте меня в покое, дайте мне проститься с матерью, – сказала я, а потом, не зная почему, приняла из ее рук воду и выпила ее.
То, что произошло дальше, невозможно передать никакими словами, но все же я попытаюсь объяснить свои ощущения, которые не забыла до сих пор. Назвать это сном нельзя, так как я уверена, что в тот момент не спала. Но и явью назвать не могу – сочтут ведь, что это бред сумасшедшего.
Воздух вокруг меня начал колебаться, как от раскаленного асфальта, что обычно бывает в сильную жару. Но при этом стало зябко, как будто резко понизилась температура. Я сидела на лавочке около маминой могилы, и вдруг передо мной возникло некое подобие густого облака. Оно сжималось и разжималось. Постепенно стали проступать очертания человеческой фигуры, и я разглядела маму. Эмоций у меня не было. Я была как-то странно спокойна для такого случая. Словно я находилась в трансе или же под гипнозом. Рука Евдокии лежала у меня на правом плече. Сама она стояла у меня за спиной. По мере того как из облака все четче вырисовывался образ моей мамы, ее рука сильней сдавливала мое плечо.
Сказать, что мамин силуэт стоял на одном месте, нельзя: он едва заметно парил в воздухе. Потом раздался голос. В нем было столько нежности, столько материнской любви! Так можно говорить, только зная, что свидание это – единственное и желанное до невозможности. Свидание матери и ребенка, которые должны разлучиться навсегда.
– Оленька, деточка моя милая, заклинаю тебя, живи! Не погуби своей души, Оленька!..
Я, так мне кажется, всем телом рванулась навстречу моей маме, к голубке моей ненаглядной. Но я не сдвинулась с места и не пошевелилась, потому что рука Евдокии стерегла меня. От необъяснимой ее силы я даже не пошевелилась. Да, видно, и нельзя было этого делать.
Потом все исчезло. Когда я пришла в себя, мама по-прежнему смотрела на меня с фотографии. По цветку на могиле ползла божья коровка. Щебет птиц и легкое дуновение теплого ветра. Душа моя ликовала. Господи, думала я, какую поддержку оказал Ты мне, чтобы я не погубила свою душу. Слезы лились из моих глаз. Я повернулась к Евдокии. На ней не было лица. Она была серо-белая, как будто только что выплеснула всю свою кровь и энергию. Я не нашла слов благодарности. Да и какими словами можно отблагодарить за возвращение жизни, за встречу с матерью, которую не видела долгие, долгие годы.
Я перешагнула через палку, которую положила на землю Евдокия, и пошла к выходу, но, не выдержав, оглянулась. Евдокия стояла, облокотившись о мамину оградку, и смотрела мне вслед. Губы ее едва шевелились. «Господи, да как же я ухожу вот так, ничего ей не сказав», – ужаснулась я.
– За кого мне молить Бога? – спросила я и услышала: – Степановы мы по роду нашему. В миру я Евдокия. Иди с Богом, Ольга, и не греши.
Больше я ее никогда не видела. Все сбылось, что она говорила. Я занимаю хорошую должность. У меня есть семья. С ужасом думаю, что не было бы моих любимых детей, если бы я тогда наложила на себя руки. Я очень долго искала ее и поняла, что речь идет о Вашей бабушке, Наталья Ивановна, только тогда, когда познакомилась с Вашими книгами. Как хорошо, что наш род не прервался по воле Божьей. Уверена, что Господь дает таких, как Вы и Ваша бабушка, для того, чтобы у черты гибели нам могли протянуть руку помощи и спасения.
