Кажется, им все же не удалось перемахнуть за раз пустынную четверть мира.
Малай сокрушенно покачал головой.
– Эх, немного недотянули! Придется топать пешком, поскольку пороху в пороховницах не осталось. К счастью, мы рядом с благословенной страной Чашма.
Силы у Малая и впрямь иссякли. Он даже не знал, в какую сторону идти. А крылья, выросшие при побеге, отвалились на сверхсветовой скорости.
Но тут у Шухлика очень кстати пробудилось чувство Чу и подсказало, куда путь держать.
Рыжий ослик торопился выбраться из этой каменной, словно опаленной небесным огнем, пустыни. Копыта его высекали искры, и звон стоял такой, будто он скакал по железному мосту. Малай с детишками на спине еле поспевал следом.
Жон и Дил пока не умели говорить. То есть помалкивали, но все-таки мысленно калякали. Родитель хорошо понимал, о чем они. Да и Шухлик кое-что улавливал.
В общем-то, не смолкая ни на миг, утконосики несли всякую милую околесицу.
«Отважнее и сильнее нашего папаши не сыскать в целом мире! – кричал Жон. – Как ловко он уделал и пропесочил тех очкастых собак!»
«О, наша мамаша добра и прекрасна! – восхищался Дил. – А какой у нее чудесный красный хвост! А черная повязка на глазу!»
Малай таял и млел на ходу, едва ли не мурлыкал, как кот на печи. Все это мешало Шухлику слушать Чу, которое изъяснялось довольно странно – лопотало неразборчиво, как годовалая малютка.
– Лежезная густыня! – вроде бы оправдывалось оно. – Ганмитная фуря!
Рыжий ослик только недоуменно разводил ушами.
К вечеру они приблизились к гряде неприступных скал. Казалось, что преодолеть их нет никакой возможности. Все-таки ослам далеко до горных баранов!
То и дело им виделись дома, дворцы и даже целые города, созданные за многие века ветром и редкими дождями.
– Мой господин! – Малай принюхался. – Я смекнул, где мы! В часе ходьбы отсюда есть лазейка в горах, которая выведет прямо в страну джиннов.
Шухлик ощутил, как Чу настойчиво тянет в другую сторону.
– Шуволка! – беспокоилось оно. – Задняпа! Пещелья и ущеры!
Джинн насупился и помрачнел.
– Знаешь ли, мой господин, я очень уважаю твои чувства, однако здесь, посреди железной пустыни, они явно запутались и оторопели, как бывает со стрелкой компаса во время магнитной бури.
Пожалуй, это все объясняло. И, приструнив размагниченные чувства, Шухлик поспешил за Малаем.
Обещанная лазейка оказалась очень тесной – кривая узенькая щель. Еле протиснулись. Хотелось назад, но скалы уже не пускали. Они скалились и впивались в бока. Вот-вот вздохнут и расплющат!
Впрочем, через некоторое время щель раздвинулась, расползлась и превратилась в ущелье.
Ободранные ослы остановились – отдышаться и осмотреться.
Здесь было тихо, сухо и сумрачно. Скалы поднимались так высоко, что небо казалось бледно-голубой ленточкой, которая, того и гляди, скрутится эдаким катышком-колбаской.
Там и сям, как пустые глазницы, зияли пещеры.
– Фью! – присвистнул Малай. – Веселое местечко!
Свист разбежался меж скал, будто быстрый ручей, затекая в каждую трещину, расщелину, и на звук его из пещер повылезло множество народа. Завидев ослов, все пришли в неописуемый восторг. Подпрыгивали, махали руками и кричали «Ура!» так, что ущелье в миг переполнилось глухим стоном и рокотом, точно океанским прибоем, – уу-ур-р-р-ра-а-у-у-рр!
– Вот так встреча! – удивился Шухлик. – Может, обознались?
– Мой господин, зачем сомнения? – подмигнул Малай. – Это обычное горское гостеприимство!
Меж тем жители пещер обступили их. Не обращая внимания на красного осла с утконосами, подхватили рыжего на руки и понесли, как героя, вернувшегося домой с великой победой.
Шухлик пытался заглянуть в их лица, но не мог, будто они нарочно поворачивались затылками.
Даже странно, одни затылки! В ущельном сумраке виднелись на них выбритые цифры – пять, тринадцать, сто один, семь, восемьдесят три… И на лысых то же самое, – одиннадцать, двадцать девять, пятьсот сорок семь – то ли печати, то ли клейма…
Шухлика внесли в громадную пещеру, озаренную кострами, и усадили на каменное возвышение вроде трона, у подножия которого спешно застилали скатертью длинный стол.
Тут-то он и понял, с трудом веря своим глазам, что у местного населения вообще нет лиц! Откуда не погляди, – затылки! То есть с обеих сторон головы – спереди и сзади.
А глазки скромно и стыдливо мигают из ушей.
«В природе еще и не такое бывает, – успокаивал себя Шухлик. – Конечно, не красавчики! Но где же, елки-палки, рты?! Ни одного не вижу! Чем же они кричали и как едят?»
Пока не было ответа на этот вопрос.
Только чувство Чу высказалось взволнованно и смутно: «Пердуперждаю! Гершники! Притвожерношение!»
Шухлик вдруг проникся к этому беспокойному чувству такой нежностью, словно Малай к утконосикам. Он слушал невнятный младенческий лепет Чу и был счастлив, понимая, что вскоре оно обязательно подрастет, окрепнет и заговорит в полный голос.
То и дело кто-нибудь из затылочников подходил к полыхающим кострам, выцарапывал оттуда особенно жаркие угольки и раскладывал по карманам, а пару-другую терпеливо зажимал в кулаках. Понятно, что пещера была наполнена стонами и подвыванием.
«Наверное, тоже горский обычай!» – изумлялся Шухлик.
Когда все расположились за столом, он, наконец, догадался, что рты, которые никак не мог приметить, находятся точно на макушках. Судя по всему, затылочники питались в основном тем, что с неба падало. И сейчас по привычке сидели, разинув пасти, будто птенцы в гнезде.
– Верно-верно, что с неба упало, то наше, – вкрадчиво подтвердил Седьмой, моргая ухом. – А на большее совестно рассчитывать!
И впрямь, праздничный стол был пуст, если не считать каких-то жалких корешков и сушеных насекомых.
По правую руку от Шухлика поместили Малая с утконосами.
– Кто эти безмордые страшилы? – шепнул рыжий ослик. – Куда мы угодили?
– Пещеры вечного блуждания, мой господин, – отвечал Малай. – Здесь грешники раскаиваются и замаливают грехи! Погляди на стены!
Сверху донизу камни были расписаны картинами адских мучений, – как и полагается, с чертями, сковородками, с чадящими языками пламени. Но души, опутанные грехами, как катушки суровой ниткой, напоминали рассохшиеся чурбаны – все в трещинах и щелях, из которых торчало множество ржавых гвоздей и горящих заноз.
– Рисунки с натуры, – заметил Малай. – Таковы при жизни души пещерных грешников. И обрати, мой господин, внимание на подписи.
Шухлик прочитал.
«Грех, как огонь костра, греет, но чем ближе к нему – жжет и мучает».
«Грехи любезны – доводят до бездны».
«Здесь все рабы греха! И живут с грехом пополам».
«Чья душа во грехе, та и в ответе!»
– Грешники не могут смотреть прямо друг на друга, – доходчиво объяснял Малай. – Поэтому с обеих сторон – затылки! И от имен своих отказались, считая себя недостойными. Заменили номерами!
Шухлик подметил, что числа на затылках нечетные. Причем такие, которые делятся без остатка только на самих себя.
– Еще бы, – хмыкнул Малай. – Не хотят делиться раскаянием. Это вся их жизнь. Желают каяться до самого конца, чтобы не угодить после смерти во-о-он туда, – кивнул на картины. – И творят себе ад на земле!
– Хорошо рассуждать чистому духу! – усмехнулся Шухлик. – Никаких грехов!
Стащив пиратскую повязку с глаза, джинн тягостно вздохнул.
– Эх, не скажи, мой господин, – много чего за мной водится. Люблю приврать. К тому же я невинный убийца – превысил оборону, защищаясь от колдунов, – не все в том городе были так уж плохи. И признаюсь, я нарочно завел сюда, чтобы покаяться. Эти пещеры, как печи, всю скверну сжигают. Не хочу, чтобы Жон и Дил отдувались за родителя. Прости, мой господин!
Шухлик опешил. Никак не ожидал от своего слуги подобной выходки! Задумавшись, сжевал корень, напоминавший человеческую фигуру. И тут же поплыли у него перед глазами длинный-предлинный, как дорога, стол, бесконечные затылки с цифрами, как верстовые столбы, и джинн Малай, поспешно уходящий с утконосиками.
Шухлику подсунули снотворный корень мандрагоры.
В следующий миг все вокруг раскололось, расщепилось, и он вошел в те страшные росписи на стенах пещеры.
Тут не было так жарко, как представлялось. В общем, терпимо.
Пара чертей подвалила разболтанной хулиганской походкой, будто хотели попросить закурить, узнать, который час, и потребовать кошелек или жизнь.
– Знаешь ли, приятель, – рявкнул один из них, неприятно скалясь и тряся кочергой. – Катился бы отсюда!
Второй оказался душевней.
– Честно скажу – плохое это место для приличного осла. Здесь рабство угрызения и раскаяния! Тут обитают ненавидящие самих себя! Поедающие свою жизнь! Даже нам, чертям, противно.
Он постучал сковородкой по крутым рогам.
