Тепло моих собственных рук, как мне показалось, дарило моим же глазам какую-то очень правильную животворную силу. Резь в глазах прошла, а где-то глубоко внутри меня зародилась маленькая надежда.
Следующая надпись тоже позволила себя рассмотреть, однако отвела на это всего лишь секунды две, а то и полторы. Третья надпись растворилась в близоруком тумане уже где-то через секунду, а четвертая не проявилась вовсе. Не поддаваясь панике, я вновь приложил сложенные лодочками ладони к своим глазам и подержал их так около десяти секунд. После этого опять попытался поймать режим "острого" зрения. Эффект повторился во всех своих нюансах. Первая надпись опять выступила из тумана на пару-тройку секунд, а четвертая отказалась проявиться вовсе. Я понял, что допустил серьезную ошибку. Погнавшись за скороспелыми успехами, я непозволительно перенапряг свои глаза. Перегрузил, поставив перед ними явно непосильную задачу. Я понял, что мои глаза готовы к работе, готовы к упорному и методичному труду, готовы ко многому… Но к издевательству над собой они явно не готовы. Мне сделалось совестно. От моего недавнего героического пафоса не осталось и малейшего следа. Какое-то время я еще постоял на месте, однако ж стало темнеть да к тому же и холодать, и я побрел домой. Признаться, несколько сконфуженный.
ВЫВОД, который я бы сделал, будь я читателем этой книги:
Ни при каких обстоятельствах не доводи глаза до усталости! Все упражнения должны проходить только с комфортными ощущениями. Ни в коем случае не следует напрягать глаза, не щуриться и не таращиться!
СМОТРИ БЕЗ НАПРЯЖЕНИЯ!
Мрачное начало. — Вопросы и перипетии. — Жизнь налаживается. — Вчерашнее фиаско. — Несколько слов о мироустройстве. — Движение — это жизнь!
На следующее утро я встал по-прежнему несколько озадаченный. Я сделал зарядку, принял душ и позавтракал, однако же ни то, ни другое, ни третье не принесло мне привычной дозы удовольствия. Упражнения не дали новых сил, вода — заряда бодрости, еда же казалась безвкусной, бесполезной и лишь понапрасну отягчала желудок своим непомерным и бессмысленным весом. Что же касается погоды за окном, то она логично завершала букет моих хмурых впечатлений. Объективности ради надо сказать, что погода в этот день была точно такая, как вчера, позавчера и даже третьего дня, но с той, однако же, разницей, что капель сегодня не звенела, а долдонила, птицы не щебетали, а чинили форменный базар, а лучи весеннего солнца если пробивались сквозь цепочку облаков, то непременно норовили влезть в самые мои глаза. Вопиющая бесцеремонность! В таком вот "позитивном" настроении я сел за письменный стол. Надо ли говорить, что работа моя сегодня клеилась уже не так складно, как в предыдущие дни. Точнее сказать, совсем не клеилась. Герои выходили скучные и хмурые, диалоги не складывались, сюжет не вытанцовывался, а мысли, мои собственные мысли, разбредались в самые разные стороны, и если вдруг собирались случайным образом вместе, то место это непременно оказывалось очень и очень далеко от действия моего романа. Итак, сюжетные перипетии моей книги волновали меня сегодня не слишком, а проблемы моих персонажей казались мне чересчур уж мелкими и надуманными. Куда острее передо мной сейчас стояли мои личные проблемы и мои персональные перипетии. Мои собственные вопросы.
И надо сказать, что вопросы, беспрестанно возникавшие в моей го-лове, толпились, давились, наседали, забирались друг на дружку. Их было много. Очень много. Но каждую секунду возникали все новые, и новые, и новые. В чем именно я не прав? В чем именно заключалась моя вчерашняя ошибка? Что, собственно говоря, я сделал не так? Чем именно я так уж перетрудил свои глаза? Тем, что хотел видеть "резко" в течение десяти секунд? Но разве хотеть вредно? Народная молва гласит, что нет. К тому же разве это не нормально? Всякий здоровый человек хочет видеть "резко". И видит. Однако ж от этого у него глаза не лопаются, разве не так? Так. Глаза действительно не лопаются. Тогда в чем же дело? Неужели я просто-напросто ошибся со своей теорией?! Неужели все мои моргания ведут лишь к утомлению глаз и больше ни к чему? Может быть, я всего-навсего лишь исчерпал какой-то скрытый ресурс острого зрения и теперь больше уже никогда не смогу видеть нормально? Неужели я шел по ложному пути? Неужели все, чем я жил эти дни, — не более чем ошибка?
Несмотря на общий минорный лад моего настроения, что-то мне говорило, что ошибка не в этом. Что ошибка в чем-то другом. И что в самом главном я все-таки прав. Что-то вселяло в меня надежду, что-то давало силы и что-то привносило в мою душевную почву ма-лую капельку оптимизма. И несмотря на то что этой малой капли хватало, чтобы уравновесить все мои сомнения, для серьезной работы над книгой этой дозы оптимизма было уже явно недостаточно. Не желая больше издеваться ни над собой, ни над персонажами своей книги, ни тем более над своими будущими читателями, я отложил роман в сторону. (Это было позволительно еще и потому, что за предыдущие дни ударного труда я изрядно перевыполнил намеченный мною план.) Итак, я отложил роман, пообедал раньше обычного и после обеда опять направился в парк, где меня терпеливо ждали деревья, кусты и таблички, неизменно готовые ко всем моим изощренным мысленным экзекуциям. К коим, надо сказать, я немедленно и приступил. Для начала я занялся "стрельбой по мишеням". Я добросовестно и методично "перестрелял" все парковые скамейки, всех ворон, деловито расхаживающих по аллеям, все останцы почерневшего снега и даже пару раз "пальнул", каюсь, по скульптурной группе девушек-купальщиц (непременному атрибуту всякого уважающего себя парка). После тридцати минут беспрерывной стрельбы я принялся "обматывать" деревья и кусты своей бесконечной несуществующей паутиной. Конечно, на фоне вчерашних событий мои героические фантазии существенно поубавились, однако я, к огромной моей радости, констатировал, что от вчерашней усталости не осталось и следа.
Мало того, время "острого" зрения опять увеличилось и составляло теперь уже секунд шесть, а то и все семь! Я взбодрился. Кажется, жизнь стала налаживаться. Снова защебетали птицы, из-за облаков выглянуло солнце. Да, жизнь определенно стала налаживаться.
Итак, в моем полном и безраздельной распоряжении было уже семь секунд "острого" зрения. Целых семь секунд! Я был несказанно рад. Стало быть мои опасения были беспочвенны, а часы тренировок — не напрасны. Я самое главное — я не ошибся в выбранном пути, я действительно вижу лучше, и глаза мои сохраняют остроту своего зрения уже целых семь секунд! Жизнь не просто налаживается — она прекрасна!
Я принялся "обматывать" кусты и деревья с еще большим энтузиазмом. Я выбирал очередную "жертву", моргал и лихо накладывал витки своей невидимой паутины, сопровождая каждый виток взглядом и удерживая свою мишень в фокусе в течение целых семи секунд.
Время от времени, чтобы, не дай бог, не переутомить глаза, я прикрывал их обеими ладонями и стоял так секунд десять, а то и двадцать, давая им (глазам) как следует отдохнуть.
А после опять выбирал, моргал, обматывал, снова моргал и опять обматывал и снова давал глазам отдохнуть. За этими упражнениями я провел более часа. Хаотическим образом перемещаясь по аллеям парка, я неожиданно вновь, как и вчера, очутился у колоннады главного входа. И так же, как и вчера, (что было совершенно естественным и само по себе нисколько меня не удивило) передо мной открылся вид на все тот же шикарный проспект, обрамленный чередой статных и солидных зданий, где всякий свободный квадратный метр (впрочем, не такой уж и свободный, да и не всегда квадратный) был занят какой-либо вывеской, рекламой, указателем или табличкой. Короче говоря, вид на тот самый проспект, на котором я вчера потерпел свое, не побоюсь этого слова, фиаско. Дрожь волнения пробежала по всему моему телу. Все это бессчетное количество всевозможных надписей, еще вчера представлявшихся мне столь желанным, столь лакомым кусочком, сегодня выглядело весьма и весьма угрожающе, словно бы этот лакомый кусочек был кем-то от души начинен крысиным ядом. Мне почему-то стало вдруг казаться, что все мои упражнения хороши лишь для садово-парковых зон и совершенно непригодны для прочих территорий. В самом деле, все то, что я проделывал с деревьями, ни ра-зу не вызвало у моих глаз ощущения хоть бы и малейшей усталости. Между тем стоило мне перебраться из парка в лоно проспекта, как начались мои проблемы, трудности и прочие, опять не побоюсь этого слова, "фиа-ски". Что-то внутри меня робко подсказывало, будто бы здесь действительно существует некоторая зависимость. Но какая? Узнать это можно было, лишь отважившись на новый эксперимент с рекламными щитами, вывесками, объявлениями и прочего рода информационными сообщениями. И я отважился. Я двинулся вдоль широкого, мощенного серой гранитной плиткой тротуара и, регулярно моргая, стал читать окружавшие меня надписи. Поначалу я не заметил чего-то скольконибудь для меня значимого. Я выбирал объект для прочтения, один или два раза моргал, ловил режим "острого" зрения и, пребывая в нем, читал любую приглянувшуюся мне информацию. Глаза мои по-прежнему и без особого труда сохраняли свою зоркость в течение семи секунд. По крайней мере никак не меньше. Все шло хорошо, усталости я не чувствовал, однако же время от времени в целях профилактики я останавливался, прикладывал ладони к лицу и давал глазам отдохнуть. Надо заметить, что делал я это, не имея для того никаких иных причин, кроме моего вчерашнего, пусть и не самого удачного, но все-таки не бесполезного опыта. Глаза мои не уставали, но из осторожности я все-таки давал им отдохнуть. Так прошло примерно около получаса. Убедившись, что мои опасения не подтвердились (или по крайней мере пока не подтвердились), я решил несколько усложнить стоявшую перед моими глазами задачу. Я попытался прочесть некую, даже и не слишком длинную надпись, находящуюся, однако же, от меня на весьма впечатляющем расстоянии. Задача эта очень сильно перекликалась с пределом возможности моих собственных глаз. Надпись удалось прочесть не всю и не сразу. Часть букв далась мне без какого-либо труда, однако оставшаяся часть оказала заметное сопротивление. Буквы расплывались, образуя мутное пятно, двоились, троились, залезали друг на дружку, но читаться при этом категорически не хотели. Я прикрыл лицо ладонями и дал глазам отдохнуть, затем убрал ладони, поморгал и попробовал снова прочесть надпись. Часть букв опять сдалась мне без сопротивления, однако же другая часть снова проявила свой строптивый характер. Короче говоря, надпись опять не далась. Я проделал все еще раз и снова получил прежний результат. К тому же я заметил, что глаза мои теперь начали действительно уставать. Заслезились. Появилась легкая резь. И это при том, что я "всеми силами" пытался не напрягаться, не щурился и не таращился. Напротив, умудренный вчерашним опытом, я старался быть максимально спокойным, расслабленным и даже каким-то отчужденным. И все это с успехом мне удавалось, однако желаемого результата никак не приносило. Стоило мне только сосредоточить (да и не то чтобы сосредоточить, просто задержать) взгляд на расплывающемся фрагменте, как я чувствовал, что глаза мои перегружаются, наполняются слезой, а буквы, несмотря на все мои старания, так и не проявляются из близорукого тумана. И чем дольше я задерживал взгляд на злосчастных буквах, тем заметнее, тем сильнее уставали мои глаза. Я опять прикрыл глаза ладонями, и опять история повторилась. Стоило моему взгляду затормозить, как глаза тотчас начинали болеть и слезиться. Мне пришлось еще несколько раз наступить на те же самые грабли, прежде чем я наконец понял, в чем именно таилась моя ошибка. Ответ оказался на удивление прост и стопроцентно логичен: если глаза начинают болеть при всякой остановке взгляда, то следует любым способом избегать таких остановок. И все! Вот такая незамысловатая истина! Однако же для того, чтобы постичь ее, мне пришлось пройти через восторги и разочарования, успехи и неудачи. Так уж устроен мир. Или человек. Или уж на самый крайний случай — я так устроен (если бы наше общение шло через Интернет, то в этом месте следовало бы поставить "смайлик"). Итак, я принял решение не останавливать взгляд на расплывающихся буквах, а продолжать перемещать его вне зависимости от того, понял я смысл написанного или нет. Недолго думая, я принялся претворять это решение в жизнь. Я хорошенько проморгал-ся и опять принялся за чтение злополучной вывески. Однако теперь уже я как мог старался избегать всяческих остановок взгляда, и даже наоборот, норовил бегать этим моим взглядом по надписи так, будто бы буквы сами разбегались от него, как тараканы от тапка.
